элит Азии. Современность должна была обладать культурно нейтральной, транснациональной привлекательностью, чтобы получить признание и быть общепонятной. Она должна быть единым символическим языком с местными диалектами.

Если средние классы оказывались по разные стороны колониальной пропасти - как это произошло сначала в Индии, а к 1920 г. в Индонезии и Вьетнаме, - то отношения между ними были амбивалентными. Партнеры могли превратиться в экономических и культурных соперников. Какими бы полезными ни были европеизированные азиаты или африканцы в качестве культурных посредников, они нарушали систему ценностей современных европейцев. Претензии коренного населения на современность резко отвергались, и оскорбления воспринимались с особой горечью. Непризнание равноправия - в том числе и в смысле гражданства - превратило некоторых наиболее "западных" азиатов в непримиримых противников колониализма. Средние классы в Азии и Африке перешли к собственной националистической политике только после 1900 г., а точнее, после Первой мировой войны, когда волны протеста потрясли имперский мир от Ирландии, России, Египта, Сирии и Индии до Вьетнама, Китая и Кореи. Даже в Японии, стране с самой прогрессивной в Азии конституцией, только примерно в это время представители буржуазных ценностей получили возможность быть услышанными в политической системе, в которой до этого времени доминировали деятели эпохи Мэйдзи, имевшие самурайские корни. В целом импульс революций ХХ века (включая деколонизацию после 1945 года) был скорее предпосылкой, чем результатом открытия пространств "гражданского общества", которые должны были наполниться политической жизнью только что появившихся граждан.

Конечно, элементы гражданского общества были широко представлены и ранее в дополитических сферах. Европейская культура клубов и ассоциаций, распространившаяся на восток вплоть до российских провинциальных городов, нашла эквиваленты в других частях света. Преуспевающие купцы в Китае, на Ближнем Востоке или в Индии, часто объединяя свои усилия в разных регионах, участвовали в ликвидации последствий стихийных бедствий, основывали больницы, собирали деньги на строительство храмов или мечетей, поддерживали проповедников, ученых и библиотеки. Во многих случаях организованная благотворительность становилась безобидным началом более широкого увлечения общественными делами, а также ареной, на которой частные лица из "середины" общества сталкивались с аристократами и представителями государства. Другим элементом гражданского общества стали муниципальные гильдии, которые, например, в центральном китайском мегаполисе Ханькоу с 1860-х годов брали на себя все больше функций и сыграли важную роль в кристаллизации сообщества, охватывавшего широкие слои городской элиты.

"Bildungsbürgertum": Образование, культурная гегемония

и среднее звено

Некоторые "буржуазные" социальные типы были более универсальны, чем другие. Протестантский учитель средней школы в имперской Германии (носящий титул и престиж "профессора") или рантье с купонами во французской Третьей республике, получающий доход от китайских государственных облигаций, были особым местным продуктом, менее экспортируемым, чем промышленный или финансовый предприниматель, которого можно было встретить практически повсюду в 1920 г. Торговцы среднего класса встречались достаточно часто, но "бильдунгсбюргер" был специфически центральноевропейским, более того, немецким явлением. Отличительной чертой было не только содержание его образования (его языковая форма, его выражение в эстетических и философских идиомах, непонятных в других странах), но и то значение, которое оно имело в обществе. На почве образовательных реформ 1810 г. и последующих лет, а зачастую и с учетом особенностей культурного мира протестантского пастората, образованные средние слои Германии расправили крылья в противостоянии с малоинтеллектуальными приоритетами среднего дворянина, формами и темами аристократической культуры. Буржуа мог заявить о своих устремлениях и превосходстве только потому, что ценности досовременной элиты лежали в других областях, что не исключало исключительной знатности и практической компетентности аристократов, например, в венской музыкальной жизни в эпоху Гайдна и Бетховена. Только при определенных исторических условиях люди, не имеющие корней в родословной и традиции, могли стать творцами и хранителями национальной культуры, энтузиастами идеала самореализации личности через самообразование. Важнейшим из этих условий было государственное поощрение образованных классов, доведенное в германских землях до своего наивысшего предела. Оно прочно связало профессию со всесторонним образованием и создало возможности для общественного подъема, которые не подчинялись законам свободного рынка труда. Нам не нужно искать дальше Швейцарии или Англии (не говоря уже о США), чтобы найти рыночное регулирование "либеральных профессий" без жесткого государственного вмешательства, характерного для Пруссии или Баварии. С другой стороны, такая система еще не гарантировала однородности в формировании образованного среднего класса. В царской империи уверенность в себе высших чиновников, большинство из которых имели юридическое образование, основывалась не на высшем образовании, а на их месте в формальной иерархии чинов.

Бильдунгсбюргеры были настолько редкой породой, что нет нужды объяснять, почему этот тип не расцвел в других странах: само слово "бильдунг", как известно, непереводимо. Очевидно, однако, что идеалы литературно-философского образования, интеллектуального и духовного взросления и совершенствования можно найти в целом ряде цивилизаций, имеющих систему письменной коммуникации. Самосовершенствование внутреннего мира через традиционалистское формирование характера, иногда понимаемое в Азии как задача личности и, например, активно осуществлявшееся даже купцами-немандаринами в позднеимперском Китае, было не так уж далеко от европейского или немецкого идеала Bildung. В Японии в эпоху Токугава также наблюдалось сходное сближение ценностей и вкусов между культурами самураев и коммерчески активных горожан (хонин). Но почему же в Китае не было Bildungsbürger - наиболее вероятной кандидатуры, учитывая глубокое преклонение перед нерелигиозным образованием в этой книжной цивилизации?

Такая социальная группа не могла появиться там, где сложившаяся элита уже определила себя в терминах Bildung и обладала монополией на ее институты и формы выражения. Именно так обстояли дела в позднеимперском Китае, где ни одна высшая концепция не смогла оспорить каноническую идею образования вплоть до окончания государственных экзаменов в 1905 году и самой династии в 1911 году. Конфуцианская традиция не позволяла себя превзойти, ее могла свергнуть только культурная революция. После того как на рубеже веков реформаторские движения в среде литераторов закончились неудачей, в 1915 г. началось генеральное наступление на древнее мировоззрение Китая. Оно велось не капиталистической буржуазией или государственными служащими, а иконоборческой интеллигенцией, среди которой было немало выходцев из павшего мандариата, живших за счет формирующегося литературного рынка или работавших в одном из новых учебных заведений. Таким образом, в Китае сформировался не политически индифферентный или тихий слой "бильдунгсбюргера", а высоко политизированная интеллигенция, сосредоточенная в крупных городах, которая впоследствии породила многих лидеров коммунистической революции. Определенное сходство с европейской богемой и ее антибуржуазной субкультурой несомненно. Однако, поскольку избирательная интеллектуальная вестернизация Китая была ограничена политическими условиями периода хаоса и насилия, новый посттрадиционный мир не мог возникнуть на широкой социальной основе. Увлечение части новых китайских средних слоев европейской классической музыкой - сегодня Китай является самым быстрорастущим рынком фортепиано в мире - явление недавнее,