доказательства виднелись вокруг меня — пикирующие чайки, солёный прибой и выбеленные пирсы в разных стадиях Иннсмутского упадка. Я, Эдвард Хейнс Вернон, рождённый и воспитанный среди плоских равнин Среднего Запада. Я вырос на берегу озера Мичиган. Я верил в то, что до другого берега можно добраться за полдня, и что там окажется такой же скучный Средний Запад с ещё более скучными людьми. И если я потружусь поехать туда, то увижу, что тамошние жители будут говорить о таких же скучных вещах, как и на моём берегу. И вот я, вышеупомянутый Эдвард Хейнс Вернон, сейчас нахожусь на берегу великого Атлантического океана, на самом востоке, а на другом его берегу находится не менее великолепная Европа!

Я откинулся на спинку сиденья, позволив себе глубоко вдохнуть, и с триумфом потряс кулаком в воздухе перед собой; затем я увидел, что встревожил худую, седую женщину, сидящую рядом. Я было разозлился на неё, но вдруг осознал, что, конечно, она являлась прекрасной старой леди из Новой Англии и была бы расстроена моими грубыми, некультурными манерами жителя Среднего Запада. Боже, благослови её иссохшее старое сердце, Боже, благослови её бледно-голубые, неодобрительные глаза!

— Извините меня, — мягко сказал я, — но я новичок в вашем штате и не до конца понимаю его обычаи. Пожалуйста, будьте так добры, простите мою выходку.

Женщина долго и пристально смотрела на меня поверх стальных оправ своих очков, затем фыркнула и вернулась к чтению журнала «Профилактика», благослови её Господь ещё раз, а я, в свою очередь, снова повернулся к окну автобуса и стал смотреть широко раскрытыми глазами на открывшийся мне пейзаж.

Только сейчас я осознал, что до сих пор мне не приходило в голову, что всё это происходит на самом деле! Я мечтал об этом путешествии, планировал его так долго, значительную часть своей жизни, и я почти свыкся с мыслью, что это случится (я надеялся) только в будущем. Я всегда думал, что поеду когда-нибудь потом, но неожиданно это произошло сейчас! Внезапно Провиденс оказался здесь! И я тоже!

Осторожно, чтобы повторно не встревожить мою дорогую леди из Новой Англии дальнейшей бестактностью, я вытащил свою маленькую сумку из-под сиденья (хотя я планировал остаться в этих краях гораздо дольше, чем на ночь — клянусь Богом, я планировал жить здесь!), открыл её и осторожно вытащил аккуратно сложенное письмо, которое лежало в сумке поверх всех других вещей. С благоговением, подобно жрецу, читающему священный артефакт, я развернул драгоценное письмо и просмотрел буквы, написанные мелким почерком, и слова на мгновение расплылись перед моими глазами, прежде чем я сморгнул слёзы и смог перечитать тот важный первый абзац в тысячный, или возможно, в десятитысячный раз.

«Конечно, вы должны приехать и навестить меня, Эдвардиус, во что бы то ни стало. И, пожалуйста, погостите в моём доме. Это красивое строение. Я уверен: тот, кто одарён вашими знаниями и восхищается антиквариатом, сможет оценить мой дом в полной мере. В прошлом, в силу стеснённых обстоятельств, я не мог играть роль хозяина для своих любимых корреспондентов так, как мне хотелось бы. Возможно, самое большое удовольствие в моём нынешнем состоянии процветания заключается в том, что теперь я могу в полной мере побаловать себя дедушкиным гостеприимством!»

Это совершенно неожиданное приглашение пришло в ответ на мои робкие мысли в предыдущем письме к нему, в котором я признался, что мечтаю как-нибудь прогуляться по улицам, по которым ходили он и По, и рассказал ему, как я иногда баловал себя фантазиями о том, как сижу на какой-нибудь могиле на кладбище Святого Иоанна, в соответствующую готическую ночь посреди тумана или вспышек молний, и сочиняю с ним стихи и рассказы о червях, что ползают и кормятся мёртвыми в заплесневелой земле под нашими ногами.

После этого первого, ошеломляющего абзаца он немного пошутил о том, что церковный двор действительно очень приятное место, совсем не заплесневелое, а затем перешёл к практическим деталям моего визита, даже вызвавшись оплатить моё путешествие, если у меня возникнут проблемы.

«Пожалуйста, не обижайтесь на это предложение, — написал он. — Вам известна моя история, я слишком хорошо знаком с опасностями и разнообразными неудобствами, которые бедность налагает на тех, кто, подобно вам, оскорбляет общее стадо, осмеливаясь ценить искусство выше коммерции».

Я отправил утвердительный ответ, как только смог правильно изложить его на бумаге — на это ушло около недели и, я думаю, целая стопка черновиков! Я постарался объяснить, что отложил достаточно средств на путешествие, при условии, что буду расходовать их экономно. Его ответ включал пару строк трогательной, старомодной похвалы моей бережливости и трудолюбию, и после короткого обмена письмами мы уладили все даты и детали.

Внезапно мои глаза распахнулись, и я пробудился от своих воспоминаний, обнаружив, что я фактически прижался носом к окну (несомненно, к ещё большему ужасу сидящей рядом женщины), потому что за стеклом, передо мной и надо мной, казалось, появляясь с внезапностью мистического видения давно отложенного рая, неожиданно возникли древние шпили и купола Колледж-Хилла. Блуждая в своих мечтах, я, сам того не подозревая, попал непосредственно в Провиденс!

Я нервно смотрел в окно, пока мы приближались к автовокзалу. Он сказал, что меня там будут ждать, но, как я внезапно осознал, он не дал мне никаких подсказок, что помогли бы мне идентифицировать человека, которому он поручил встретить меня.

Затем мое сердце остановилось, и я действительно громко ахнул (заработав ещё один словесный упрёк от моей соседки), потому что там, во плоти, с положительно весёлым видом стоял на платформе Говард Филлипс Лавкрафт, Г.Ф.Л., собственной персоной!

Я думал, что из-за преклонного возраста у Лавкрафта будут серьёзные трудности с передвижением; было весьма вероятно, что теперь он постоянно прикован к дому, или, возможно, прикован к какому-нибудь любимому антикварному креслу, или даже постоянно находится в причудливой кровати с балдахином, но стало совершенно очевидно, что я сильно недооценил его выносливость. Хотя Лавкрафт действительно казался немного сутулым, и в его движениях был заметен какой-то небольшой след той осторожной медлительности, которая обычно ассоциируется со старостью, он лишь слегка опирался на трость и уверенно стоял на ногах, несмотря на давление толпы. Он заглядывал в окна автобуса с живым любопытством, сверкающим в его глазах.

Конечно, его длинное, измождённое лицо как у статуи с острова Пасхи, с орлиным носом, впалыми щеками и мощной челюстью было для меня таким же узнаваемым, как лица моего отца или матери, так как я с любовью изучал каждую фотографию Лавкрафта, которую смог достать за