эти годы, начиная с тех чёрно-белых снимков, сделанных в двадцатых и тридцатых годах, и собранные в фотоальбомы в издательстве «Arkham House». Я также помнил плохо проявленную, зеленоватую фотографию, сделанную «Полароидом», которую он приложил к своему письму с приглашением: «…чтобы подготовить вас к шоку, когда вы увидите Дедушку в его нынешнем состоянии, похожем на труп».

Я помахал Лавкрафту через окно с рвением ребёнка, и когда его зубы блеснули в улыбке, и он дружелюбно поднял свою руку в знак приветствия, я неуклюже вытащил свою сумку из-под сиденья и вышел из автобуса следом за женщиной из Новой Англии.

Затем она чопорно свернула в сторону, оставив меня на виду, и я внезапно превратился из счастливейшего молодого человека в одного из самых несчастных людей в мире, потому что, хотя Лавкрафт сделал всё возможное, чтобы скрыть свои чувства, как полагается джентльмену, я почти мгновенно уловил угасшее доброе веселье в глазах Лавкрафта, когда он осмотрел меня с головы до ног. Впервые, стоя перед этим человеком, который являлся моим кумиром на протяжении большей части становления моей личности, я в полной мере осознал свой невероятный идиотизм, гротескную абсурдность, ужасную самонадеянность моего маленького, пухлого, глупого «я», на стиль одежды, который я выбрал для себя в последние годы, подражая Лавкрафту — чёрный плащ и широкополая шляпа. Эти мысли яростно и беспощадно закружились в моей голове, угрожая раздавить меня прямо там и тогда под своим весом.

Застыв в одной позе перед дверью автобуса, не в силах даже дышать, полностью униженный, я едва сумел подавить безумное, отчаянное желание развернуться и убежать в тёмный салон и прятаться там, пока автобус не отвезёт меня обратно в мой край ненавистных равнин.

Затем лицо Лавкрафта озарилось тем добрым сиянием, которое редко можно увидеть на его фотографиях, и он двинулся ко мне с протянутой рукой.

— Признаюсь, я очень тронут, Эдвардиус, — сказал он быстро, отчётливо и вежливо. Только сейчас я понял, что это была самая искренняя форма лести. — Пожалуйста, примите мою благодарность.

Лавкрафт сделал паузу и крепко, по-дружески сжал мою руку, что, как я понял, было американским обычаем, затем повернулся и взмахнул тростью, указывая на чёрный, очень элегантный, старый «Роллс-Ройс», который даже под серым, низким небом сиял как прекрасный жук-бронзовка на стоянке рядом со станцией.

— А теперь, — сказал Лавкрафт, легко, по-товарищески похлопав меня по плечу и старательно отводя от меня глаза, чтобы я мог собраться с мыслями, — давайте покинем этот вокзал и насладимся транспортом, более подходящим для дворянства.

Водительская дверь «Роллс-Ройса» распахнулась при нашем приближении, и из машины грациозно вышел высокий, худой, бородатый мужчина. На нём был элегантно сшитый пиджак, а его идеальный аскотский галстук больше напоминал мне о Сен-Тропе, чем о Провиденсе. Пока мы с Лавкрафтом в одинаковых плащах и шляпах приближались к машине, водитель наблюдал за нами без видимых признаков веселья, разве что слегка иронично наклонив голову, но я узнал позднее, что он делал так постоянно.

— Познакомьтесь, Эдвардиус, с моим незаменимым коллегой, мистером Смитом, — объявил Лавкрафт, когда мы подошли к худому мужчине. — Мистер Смит, пожалуйста, позвольте мне представить вам мистера Вернона, молодого фантаста, это его сочинения мы так много обсуждали в последнее время.

Мистер Смит одарил меня застенчивой улыбкой, при этом его лицо покрылось морщинами. Он сердечно пожал мне руку, так же несильно, как принято у нас на Среднем Западе.

Но затем, по тому, с какой ненавязчивой лёгкостью и осторожностью он спрятал свою руку в карман пиджака, я понял, что мне не удалось полностью скрыть свое отвращение, когда я коснулся его ладони. Она была на редкость сухая и странно негнущаяся, и, хотя Смит выглядел настолько утончённым и физически нежным во всех других аспектах своей внешности, что сразу напомнил мне денди елизаветинской эпохи на каком-то элегантном портрете, текстура его кожи была шокирующе грубой. Очевидно, бедняга страдал от какой-то ужасной и неуместной болезни.

— Я обнаружил, что особенно восхищаюсь тем, как вы использовали короля червей в «Завесе», — тихо сказал Смит с акцентом, явно чуждым этому региону, и, судя по всему, совершенно не подозревая о небольшой пантомиме, которая только что произошла между нами. — Но должен признаться, что пока мне больше всего нравится ваша идея о том, что недовольный бог преподносит своим последователям отравленного идола, сделанного по его образу и подобию.

Поблагодарив Смита за его любезные замечания, я поймал себя на том, что смотрю на него со всё возрастающим благоговейным недоумением, потому что, хотя в данный момент я не мог связать это с какой-либо конкретной ассоциацией, теперь я был абсолютно уверен, что хорошо знаю его лицо и много раз видел его мудрые глаза.

К этому времени Лавкрафт уже разместился на заднем сиденье машины — опять же без видимых признаков того, что его преклонный возраст был для него чем-то ещё, кроме пустякового неудобства, — и он махнул мне, чтобы я сел рядом с ним. Мистер Смит устроился на водительском сиденье, чтобы сыграть роль шофёра, пока Г.Ф.Л. устроит нам краткую экскурсию по его любимому Провиденсу. Лавкрафт указал на различные достопримечательности, имеющие особое значение в жизни старого города и его собственной, рассказывая о них маленькие истории с многочисленными интересными подробностями, и я даже не пытался отказать себе в радостном удовольствии, предвкушая зависть, которую вызовет в сердцах моих читателей в последующие годы мой пересказ того, что поведал мне Лавкрафт. И так оно и было!

Однако с каждым косым взглядом, который я украдкой бросал на своего хозяина, возрастало моё удивление по поводу того, как замечательно он сохранился. Глядя на него, можно было не сомневаться, что он необычайно стар, но также не было сомнений в том, что он был поразительно, даже устрашающе подтянут и подвижен для джентльмена, возраст которого приближался к ста годам.

Кроме того, разрушительные последствия времени, казалось, в его случае следовали какой-то странной прогрессии, которая значительно отличалась от обычных моделей. Его лицо, например, не покрылось морщинами, потому что вместо глубоких линий на коже, которые привыкли видеть у стариков, оно было исчерчено паутиной тонких линий, подобных трещинкам на старой причудливой кукле. Также Лавкрафт не имел никаких признаков старения, как у обычных людей: ни увеличения ушей, ни складок на горле, абсолютно никакого поредения волос. Истина заключалась в том, что Лавкрафт выглядел совсем как на тех старых фотографиях, сделанных в конце 30-х годов.

Он закончил свою экскурсию, указав на дом, в котором жил в последний период своей «безвестности», как он