осторожно посоветуйте, говорит, старику возвратиться домой. В исполком написано, чтобы дали ему должность…» Не поможет бабе и кадило, коли бабу сказило.

В т о р о й. Ты думаешь, он сумасшедший?

П е р в ы й. Если он не сумасшедший, то или ты, или я сумасшедшие, иначе не может быть.

В т о р о й. Э! Просто чудак!

П е р в ы й. А его проекты?

В т о р о й. В них сумасшедшего мало. Я слышал, говорили в СНК — просто набил человечек гороха с капустой, масла с мухами, намешал библии с Марксом, акафиста с Анти-Дюрингом…

П е р в ы й. Ну, если так, пожалуйста — тактично и осторожно посоветуй ему возвратиться домой. Вот он идет.

В т о р о й. Один?

П е р в ы й. Конечно, не один. Сейчас наколотит он тебе масла с мухами, а ты должен все это тактично и осторожно слопать.

Послышался голос Малахия: «О люди, люди!..»

(Схватившись за голову.) Слышишь?.. Начинается!..

2

Вошел  М а л а х и й  с палкой. За ним протиснулись растерянные, даже испуганные  с т а р и к  в шинели, с зонтиком, б ы в ш и й  в о е н н ы й  в галифе, п о ж и л а я  д а м а  в шляпке с трясущимся розовым пером, н а к р а ш е н н а я  б а р ы ш н я, б л е д н а я  д е в у ш к а, преждевременно состарившийся  м о л о д о й  ч е л о в е к, б а б а - б о г о м о л к а.

М а л а х и й (пропустив их). О люди, люди! — сказал Тарас. (Комендантам.) И еще в столице! — добавлю и я.

В т о р о й (в тон). Скажите, что случилось?

М а л а х и й. Что? Во-первых, передайте от меня привет пролетарскому Олимпу. Точнее: наркомам и председателю. Уважаемые социальные отцы! Ожидая уже третью неделю одобрения моих проектов, поздравляю вас с днем моего ангела. Чем порадуете вы меня в этот знаменательный и святой день? Спрашиваю — чем, так как тень нужды пала и мне на плечи: месяц пропал, пшеница выгорела, хозяйка выгнала из квартиры…

Поднялся шум.

— Пшеница?..

— Какая хозяйка?..

— При чем же тут мы?..

— За что же нас?..

— (Перебил кто-то.) Зачем нас… (Вдвоем.) …привели сюда?

М а л а х и й. А разве мало вопросов и проблем я распутал, решил? Примечание: проблемы — это пломбы, которыми запечатаны двери в будущее. 1) О немедленной реформе человека и в первую очередь украинского рода, потому что в стане «дядек» и переводчиков мы на том свете зайцев будем пасти. 2) О реформе украинского языка с точки зрения полного социализма, а не так, как на телеграфе, где за слово «наконец» берут, как за два слова — на, конец. 3) Приложение: схема перестройки Украины с центром в Киеве, ибо Харьков мне кажется конторой. Социальные отцы! Еще раз напоминаю: поспешите с моими проектами, а наипаче с проектом немедленной реформы человека. Наглядные доказательства необходимой срочности — вот они. (Указал пальцем на всех, кого привел.) Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь!.. Вчера было пять, позавчера три…

П е р в ы й (ко всем). Что случилось? За что он вас привел?

Шум поднялся еще сильнее.

— Мы сами не знаем…

— Стояли возле церкви, болтали о том о сем, и вдруг. (Засуетился старик.)

— Пардон! Этой девице стало дурно в церкви, вот я зашла туда и вывела ее на свежий воздух. Сами знаете, какой на троицу в церкви пикантный запах: березка, трава, цветы… (Трясла розовым пером дама.) Вывела я ее в холодок, как вдруг подходят они (на Малахия): «Я вас веду в Совнарком». Меня? «Вас…» — Пожалуйста, от церкви, говорю, не отойду, но в Совнарком, — пожалуйста!..

— Я стоял. Пришла вот эта баба… гражданка… Про что-то меня спросила… И вдруг: идите в Совнарком! Позвольте, — я член авиахима, жилкоопа, и меня в Совнарком? За что? (Прокричал, почти прорычал тот, что в галифе.) За что?

М а л а х и й. За что? О люди! Еще в староиндийских книгах Рид-Веги было изречение: не ударь женщины цветком, а вы что сделали? Вы накануне социализма оттолкнули женщину, ударив ее пренебрежительным словом!..

Т о т, ч т о  в  г а л и ф е. Я? Ударил?

М а л а х и й. Вы же (на даму и молодого человека) еще худшее совершили, о люди! Вы возле церкви охотились на девушку. (Показал на бледную девушку.)

Д а м а. Я? Я, наоборот… Я же сама женщина!

Т о т, ч т о  в  г а л и ф е (тревожно). Позвольте, мсье! Я ударил? Кого?

М а л а х и й. Кого? (Бабе-богомолке.) О чем вы, гражданка, хотели у них спросить? Я вижу, вы из деревни пришли.

Б а б а. Верно, голубчик. Приплелась. Люди сказали, что дорогу в Иерусалим уж разгородили.

М а л а х и й. Простите и позвольте вас перебить. О чем вы их спросили?

Б а б а. Спросила, не знают ли, есть теперь дорога в Иерусалим?

М а л а х и й (к старику и галифе). А вы… что вы ей ответили?

С т а р и к. Мы?

Г а л и ф е. Позвольте. Я?

М а л а х и й. Да! Да! Вместо того чтобы сказать ей, что не к иерусалимскому гробу нам теперь подобает идти, а к Ленинскому мавзолею в новый Иерусалим плюс новую Мекку — в Москву, вы сказали: проходи, проходи, мамаша, — презрительно, и обидно, — и кому, спрашиваю? Женщине, крестьянке!

Г а л и ф е. Ни одного обидного слова! Наоборот, я с детских лет военный. Вежливость моя стихия! Идеал!

М а л а х и й (старику). А вы… вместо того чтобы доказать ей и подтвердить все вышесказанное, что скоро, скоро, скоро наступит день, когда вся Москва запоет: святится, святится новый Иерусалиме, слава бо революции на тя воссия, — вы сказали: «Отвяжись! На биржу!..»

С т а р и к. Я же не знал, что таких нужно в Москву направлять.

М а л а х и й (с еще большим подъемом). Ага!.. Он не знал!.. Наглядные доказательства сообщаю и показываю далее. (Бледной девушке.) Скажите, пожалуйста, и простите за выражение — чем соблазняли, на какое ремесло покушали вас (указал на даму и барышню) они сегодня там, возле церкви?

Девушка молчала.

Не говорили вам — тридцать рублей в месяц, хорошие харчи, даже сладкое, белье, наряды?

Д а м а (затрясла розовым пером). Пар-дон и как вам не стыдно! (Девушке.) Скажите, милочка (барышне), ты, Матильдочка, скажи, что я сказала, о чем говорили, как вывели мы ее, сердешную, из церкви. Дитя мое! сказала… Матильда, скажи, как я сказала?

Б а р ы ш н я. Дитя мое — сказали вы, мадам Аполлинария. (Закурила, затянулась дымом.) Дитя мое! Вы не из машинисток ли?

М а д а м  А п о л л и н а р и я (девушке). А вы что мне ответили, милочка?.. Ну? Ну?.. (Увидела, что девушка будет молчать, и сама ответила за нее, изменив голос на молодой и скорбный.) Нет, я санитарка, — сказала она, дитя мое. Я тяжко, глубоко вздохнула и спросила… Матильда, скажи, о чем я спросила?

Б а р ы ш н я. В какой больнице? Сколько жалованья? — спросили вы.

А п о л л и н а р и я (за девушку). В Сабуровской, в сумасшедшем доме, восемнадцать в месяц — сказало дитя… Так Матильдочка даже ойкнула… (Матильде.) Скажи, как ты ойкнула?

М а т и л ь д а. Ой! Да ведь там с ума сойти можно…

А п о л л и н а р и я. Ойкнула Матильдочка, а я прибавила: «Дорогое дите мое!.. Когда-то и я вот так же сироткой бедненькой, девочкой бледненькой служила, служила, плакала до тех пор, пока… не выплакала себе счастье…» (Малахию.) Что, может, я не так сказала? Не