А затем продолжила:

«Людям, входящим в этот дом, внезапно становилось плохо, они чувствовали тревогу и страх, им хотелось немедленно покинуть это место.

Юлию обнимали, столько жалости к себе она не испытывала даже наедине с собой. Это такой ритуал, когда человек ничем не может помочь, он начинет соболезновать. Будто их слова имеют великую силу! Люди попросту исполняли свой долг. А когда выходили из дома, то стряхивали с себя, со своей одежды все то, что им удалось подцепить здесь. Им не хотелось нести этот вирус в свой дом.

Когда все ушли, Юлия осталась наедине с собой. Она не знала, что в ее саду растет пион, ее не утешали больше цветы.

Первая ночь после похорон…»

– Вот, когда тебе стоило войти в этот дом, Габриэль.

«…Юлия уже вторую ночь не спала, она прислушивалась к каждому шороху, ее окутывал нечеловеческий страх. В эту же ночь в дом вошел человек, который открыл дверь своим ключом. Он вошел тихо, оставив свою обувь у порога, и направился к гостиной. Хозяйка дома не услышала ни единого звука, он двигался, словно призрак.

На следующее утро Юлия заметила на окне небольшой деревянный ящик, в который был посажен пион. Около ящика лежала маленькая записка – «Цветы имеют память». Она не узнала почерк этого человека, и родные разводили руками.

«Цветы имеют память, женщины хранят память о цветах».

Юлия хранила себя два долгих года. Первый год для себя, второй для людей. И когда в этот дом вошел мужчина, наступила долгожданная весна. Юлия с каждым днем расцветала и открывала свое больное, заколоченное сердце. В какой-то праздничный день, когда весь дом в очередной раз был уставлен свежими цветами, а от них еще исходил аромат утренней росы, Юлия заметила, что пион завял. Она вынесла его из дома. Впервые за эти два года она подняла этот ящик с землей. На следующее утро Юлия вдохнула полной грудью…»

– Есть такие вещи, Габриэль, которые невозможно в этой жизни исправить, но можно помнить о них. Твой пион нес в себе не только образ человека и горечь утраты, но и образ спасения. Твою героиню должен был спасти не пион, Юлию должен был спасти другой человек.

Когда Андриана закончила, я встал и взял ее листы с финалом.

– Спасибо.

И молча ушел. Я не хотел видеть ни ее, ни Эн Ронни. Мне нужно было остаться одному.

– Я даю тебе еще один шанс, Габриэль, – лезвие коснулось спины.

Еще один день прошел в раздумиях. Я думал о словах Андрианы, о Роберте, они очень схожи в своих поступках, но Роберт тогда не подал ей руки. Когда критикуют мою работу, критикуют меня. Когда ненавидят мою книгу, ненавидят меня. Переписывая мой текст, Андриана переписывала меня.

* * *

– Она меня растоптала… Знаешь, Эн, я не думаю, что она это сделала нарочно. Для нее ничего не стоило просто взять и закончить чужую книгу, изменить в ней все. Моя работа – это моя жизнь, я с ней засыпаю и просыпаюсь, я думаю о ней каждую секунду, а она взяла и одним мазком уничтожила мой труд. Раскритиковала меня. Нет, ее альтернатива не плохая, я бы даже сказал, стоящая, но это уже чужая работа.

Эн Ронни улыбнулся.

– Не хочу тебе напоминать, мой друг, что я предупреждал тебя. Но даже в этой ситуации можно извлечь определенную выгоду для себя. Ты не хотел бы опубликовать свою книгу в соавторстве? Ах, как же я забыл, что ты не перенесешь такой удар по своему самолюбию.

Мне было не до его скользких шуток.

– Ты живешь в каком-то странном мире, Габриэль. А ты разве не думал, пуская ее в свою работу, что она может внести некие правки? Я никогда не даю читать свою книгу до тех пор, пока не напишу финальный аккорд. И ни одна моя книга еще не нуждалась в соавторстве.

Рассмеялся.

– Вспомни нашу вторую встречу, когда ты принес мне рукопись. Жаль, что это тебя ничему не научило. Лучше бы я ее сжег.

В голове пронесся тот день.

– Да-а, мы живем в мире, где аутизм лечат ремнем. Инвалиды калечат детей. Забавно. Но это к делу никакого отношения не имеет, просто так, мысли вслух. И что ты теперь намерен делать?

– Я отнесу эту рукопись в издательство.

Я и сам от себя такого не ожидал, не то, что Эн Ронни.

– Что ты сказал, прости?

– Я отнесу ее в издательство, – повторил я медленно и громко, словно обращаясь к глухому.

– Я бы не стал этого делать, Габриэль.

– Ты это «ты», Эн, а я ношу свою голову на плечах и имею полное право распоряжаться своей жизнью самостоятельно.

– И с каких пор ты так решил, позволь поинтересоваться.

– С тех пор, как увидел, что цветы топчут, хотя они никому не мешают жить. Но есть такие люди, которые сажают другие цветы на месте растоптанных, еще более красивые. Вот в чем главное отличие Андрианы и Роберта.

Глаза Эн Ронни загорелись.

– Браво, Габриэль. Ты растешь вверх, и я без малейшей иронии рад тому, что ты начал делать верные выводы, как я уже говорил: роль метафоры – великая вещь. Но скажи мне теперь, что ты чувствуешь к Андриане после того, что было. Ты потерял свой пыл?

– Нет, не потерял, и мой пыл еще больше прежнего, в первую очередь, я благодарен ей. Дело в том, что я хотел ее, как предмет вожделения, схватить и получить ее всю без остатка. Осушить весь стакан до дна, утолить свою жажду. Я слепо влюбился в нее, словно в пустышку, у которой нет внутри ничего, только внешняя оболочка, прелесть. Теперь, когда она открылась мне, я больше не хочу ее жадно глотать, как животное, я хочу с ней подружиться, поговорить о многих вещах. Да, мне больно, да, теперь моя работа не принадлежит только мне. Как ты сказал, я теперь в соавторстве с ней, но этот автор достоин стоять со мной в одной строке.

Эн Ронни был возбужден моим рассказом.

– Значит, хочешь стать ее другом, «твоя душа переросла саму себя». Очень любопытно. Уходи, Габриэль. Сегодня мне нужно побыть одному.

Я вышел из книжного и направился к Андриане.

– Он ушел?

Жанна вышла из-за стеллажа.

– Да, он в скором времени вернется, мне нужно уходить.

– Почему он?

Рыжеволосая женщина склонила голову на плечо Эн Ронни.

– Габриэль – это глоток свежего воздуха для меня. Он не знает, как писать для людей, а потому пишет от сердца. Его сердце девственное – оно бесценно.

* * *

– Я ждала тебя, Габриэль.

Андриана сидела на нашем с ней месте, в вишневом саду, а возле нее стоял чемодан.

– Ты уезжаешь?

– Да, мой поезд через два часа.

– Куда? Когда ты вернешься?

Андриана попросила меня присесть.

– Габриэль… Я не вернусь. Пожалуйста, выслушай меня, не перебивая. Я не хочу кричать! Прости за мою грубость, я не имела права так с тобой поступить. Ты писатель, твоя рукопись – это твоя душа, никто не имеет права плевать в чужую душу, даже когда она выставлена напоказ.