– Андриана, я наоборот хотел тебя поблагодарить за то…

Она меня перебила:

– Эн Ронни купил меня, купил каждое мое слово, сказанное тебе. Только не бей!

Мое лицо наливалось кровью.

– Я сейчас уеду молча, оставлю тебя здесь, если ты найдешь в себе силы простить меня, то все равно не прощай, мне от твоего прощения не легче. Мне совсем никак! И если бы у меня была возможность продаться еще раз и сказать тебе нежное слово, я бы продалась. Не бей! Лучше беги, спасайся, ведь если в его руках окажется твоя мечта, то ты станешь такой же марионеткой, как я. Не злись, ты не стоишь моей мечты, как и я не стою твоей.

Мой город медленно рушился, ее слова пламенем жгли мою грудь.

– Я тебе не верю.

– Я художница. Я такая же шлюха, как и другие, и готова пожертвовать всем, лишь бы прийти к своей цели. Моя цель – это выставки и признание, я хочу оставить после себя свои труды. Я хочу жить вечно, как ты, я переступлю через трупы, через свое достоинство. Я буду рисовать, пока не сгнию.

– Эти слова тоже купил Эн Ронни?

– Нет, это мои слова и продолжение твоего рассказа было моим. Эн Ронни хотел, чтобы я тебя уничтожила, ему важно было, чтобы ты бросил писать. Я поступила иначе, в нашем уговоре не было сказано, что я не могу тебе помочь закончить твой текст, и я воспользовалась этим. Мне стало жаль тебя, Габриэль, я знала, что после моих слов ты бросишь свою работу. Мне бы хотелось еще от себя добавить, что ты трус. Ты никогда не добьешься успеха, ведь своим делом нужно страстно гореть, любить его, как самое святое в жизни и никогда не отказываться от него, ни при каких обстоятельствах. Сколько бы критиков (я стала их называть голубями) не гадили на мою работу, я всегда ее протирала чистым платком. Я не могла себе позволить усомниться в ней. Это жизнь, в которой постоянно нужно доказывать свою правоту. Принимая мнение другого, ты отказываешься от собственного. Я художница, и даже если я не имею таланта, моего мизинца не стоит ни один из тех, кто обладал божественным даром, если он отказался от своих работ. Мне нужно идти, Габриэль. Надеюсь, ты однажды снимешь свои очки и посмотришь на мир другими глазами.

Она встала и взяла чемодан. Я схватил ее за кисть.

– Что тогда в книжном попросил у тебя Эн Ронни?

Она достала из чемодана небольшой холст.

– Он попросил нарисовать цвет глаз Иуды.

Андриана протянула мне свои глаза.

* * *

Я бежал к Эн Ронни и видел в этом картонном холсте оружие, которым можно было перерезать ему горло. Мне больше не хотелось играть в его игры, этот человек неизлечимо болен. Когда я приблизился к книжному, то заметил на дверях замок, впервые за все эти дни двери были закрыты не на ключ. Я заглянул в окно, в помещении было темно. Тогда я приложил ухо к двери и стал прислушиваться. Около часа я просидел под дверью, иногда мне казалось, что я слышал какие-то шорохи, но ни разу за все это время я не услышал шагов. Внутри было пусто. И я, опустив голову, направился к себе домой.

С лестничной клетки я увидел, что дверь в мою комнату была приоткрыта. Я осторожно заглянул внутрь. Все было на своих местах. Если это были грабители, то им просто нечего было взять – стены на месте, матрас тоже. Я поднял подушку и сердце мое застучало сильнее прежнего, там не было моей рукописи.

– Эн Ронни… – все, что я сумел произнести.

Он украл мою работу, но как? Он не знал, где я живу. Или он следил за мной? Я понимал, что сегодня он не вернется в книжный, и ничего с этим поделать не мог. Я даже не имел возможности сообщить о краже, ведь не было похищено ничего ценного. Только моя работа, которую даже не видел никто, кроме Андрианы. В глазах Иуды я не искал своего спасения. Да кому она нужна, моя рукопись? Кто будет ее искать? Я упал в отчаянии на матрас и ждал первых лучей солнца, которые не сумеют просочиться в это богом забытое место, в эту дыру, в десять квадратов. Я ждал, смотрел на часы. Время тянулось бесконечно долго. Я много разговаривал вслух.

Без этой рукописи я – пустое место, Эн Ронни уничтожил меня полностью. Я переводил взгляд на глаза Андрианы, и на мгновение мне даже показалось, что я попросту сошел с ума. Если бы в этой комнате был телефон, то мне бы обязательно позвонили из бюро находок и сообщили, что нашли мою мотивацию к жизни, но не могут вернуть. Зеленоглазая Андриана, бабочка, порхающая в чужих руках – она ничто, лишь телесная оболочка, души которой я все это время не видел. А есть ли у нее душа? Меня никогда и не было в ее жизни, а она в моей была. Я влюбился в иллюзию, это был всего лишь сон. Яркий трагичный сон, обман. Я внезапно проснулся и больше не мог уснуть.

Наступило утро. Я стоял у порога книжного и осматривал большой ржавый замок, вчера в сумерках я не заметил этой ржавчины. Желтые машины мыли асфальт, кроме них только редкие автомобили, проезжающие мимо, не давали полностью ощутить пустоту этого города. Он еще не проснулся, этот паршивый, до тошноты надоевший мне город. Часы показывали десять минут шестого. Я просидел до девяти часов на холодных ступенях у дверей книжного. Открылась кофейня за углом, я зашел взять себе кофе. Я не чувствовал ни голода, ни жажды. Я ел и пил, не получая особого удовольствия. Эн Ронни по-прежнему не было, не было даже кассира, который должен был прийти час назад, только спешащие мимо прохожие. Я вглядывался в их лица, пытаясь узнать знакомые черты Эн Ронни или Андрианы. Она покинула этот город вчера, художница. Женщина, продавшая себя во имя своей мечты. Обыкновенная шлюха, таких, как она, – сотни. Загоревшихся звезд, они хотят дотянуться до неба. Перегоревшие падают.

А я бы смог предать? Что может быть больнее предательства? Наверное, только прощение. Я не могу простить Андриану, простить ее за ту боль, которую она мне причинила. Это все равно, что вынуть из сердца кинжал и вернуть его в руки того, кому больше уже не поверишь. Я бы хотел, чтобы мне наложили на рану жгут, ее нежные, холодные руки. Я бы хотел услышать ее мольбу о прощении, для того, чтобы ее не простить. Предательство – это не поступок, который можно и нужно понять. В первую очередь, предательство – это свойство души. Если предали раз, то второго не жди – беги без оглядки! Я бы хотел ее простить, но человеку не свойственно менять свою природу. Перевоспитывают щенков, у взрослой суки нет возможности изменить свое нутро.

Тем временем я несколько раз заглядывал в окно и ничего нового, кроме стеллажей и книг, не заметил. Так просидел до обеда.

Эн Ронни все это время меня проверял, ему важны были мои поступки, мои чувства, он наслаждался ими. Он дергал за свои нити, а я повиновался каждому его движению. Я не кукла, я живой человек.

Начало темнеть, когда подошел мужчина с пышными усами и посмотрел на табличку «Закрыто».

В четверь десятого я вернулся домой.

Зачем ему нужна моя рукопись? Если он опубликует ее от своего имени, то ему ни за что не удастся избежать скандала. Я есть. Я докажу, что это мой текст, я его знаю наизусть – каждое слово, каждый абзац. Пусть он попробует выучить чужой текст. Даже признание оголодавшей публики его не спасет.