— Но это не ваше имя, — возразила я.

— Мое, — ответила Нтомби. — Как и множество других имен.

Она остановила меня жестом, когда я пыталась вставить реплику, и сказала:

— Тебе ведь больше нравится быть Черной Королевой, а не Еджайд, правда? Ты даже не знаешь, как выглядела твоя мать[40].

— Наверно, как я, раз мне дали такое имя.

— Да-да, она тоже была сморщенным сизым комочком, — недобро усмехнулась Нтомби. — Тебе дали имя на третий день от рождения, и на кого ты похожа, было еще неясно.

— Откуда вы знаете? — спросила я. — Вас там не было.

Нтомби вздохнула и достала из сумочки старинную фотографию, не электронную, а допотопную, распечатанную на бумаге. Я взглянула на нее — и вздрогнула…

* * *

Вряд ли найдется в Хараре хотя бы один человек, кто не знал бы это здание, стоящее между Мейн-стрит и Сто пятьдесят первой. Сейчас небоскреб заброшен и полуразрушен, и хотя земля в городе дорогая и все старые здания давным-давно снесли, чтобы выстроить отельно-развлекательные центры (даже лежащее рядом с этой руиной кладбище Хайфилд ликвидировали, когда строили новый стадион), сровнять с землей это строение ни у кого не поднимается рука, ведь все знают, что добром такое не кончится. Потому что этот заброшенный дом — дом дьявола.

Вообще говоря, мои соотечественники довольно суеверные люди, к дому дьявола боятся приближаться даже взрослые. Но, видимо, у меня орган, ответственный за суеверия, не сформировался; наоборот — я с детства любила всякую чертовщинку и однажды, конечно же ночью, забралась в дом дьявола…

…и ничего там не нашла, кроме следов пожара и погрома. Хотя нет — была в фойе одна вещь, которая меня поразила: огромное тусклое панно с изображением падающей на землю кометы. Но, скажем так, поразило — не значит напугало.

Я пыталась узнать, почему это здание имеет дурную славу. Выяснить удалось немногое. Раньше здесь располагалась… больница, обычный медицинский центр и роддом. Принадлежало все это транснациональной корпорации «Фишер ГмбХ», с которой была связана какая-то очень неприятная история, случившаяся пятнадцать лет назад. Одного из глав корпорации судили и вроде бы приговорили к смертной казни, а за что — я так и не поняла.

Я расспрашивала старожилов, но чертовы трусы говорили очень неохотно. В конце концов я пришла к выводу, что в здании или проводили какие-то опыты, или изымали внутренние органы, как-то так. Второе мое предположение походило на правду больше — как оказалось, одной из пациенток дома дьявола являлась Ма Болэйд, жена нашего консорта. А у нее, как известно, нет руки.

И вот на старом фото, которому, возможно, лет было не меньше, чем мне, мой отец, еще молодой, не обрюзгший и щеголяющий неплохой шевелюрой на месте нынешней лысины, принимал у строгого белого мужчины сверток, в какие тогда заворачивали новорожденных…

Внизу снимка была проставлена дата: третье января две тысячи сорок третьего года.

Мой день рождения.

— Я родилась в доме дьявола? — спросила я.

— В доме Фишера, — серьезно ответила Нтомби. — Как и я.

— Но вы ведь старше, — сказала я. — Хоть и выглядите молодо. Дом дья… это здание построили в сорок третьем. Я там бывала из интереса, отчего его так боятся.

— Люди всегда боятся того, чего не понимают, — задумчиво произнесла Нтомби. — И что не могут контролировать. Тебе никогда не казалось, что ты чужая — в своей семье, в этом городе?

Я машинально кивнула. Казалось, и последнее время все чаще.

— В то время женщины перестали рожать, — принялась рассказывать Нтомби. — Ма Гбеминзола, первая жена твоего отца, боялась, что останется бездетной, и был один способ получить ребенка, но для этого требовалось пожертвовать частью своего тела. Отдать руку или ногу. Гбеминзола не захотела, но твой отец нашел выход — суррогатная мать.

— То есть? — Я не понимала. С одной стороны, это объясняло, почему я не похожа на Гбеминзолу, равно как и на других жен отца (которые, впрочем, появились уже после моего рождения). С другой… — Хотите сказать, что я клон?

— Нет, — ответила Нтомби. — Ты же знаешь, клонирование человека не дало результатов. У клонов отсутствует высшая нервная деятельность. Я не слишком сложно выражаюсь?

— Нет, я понимаю, — я была шокирована, — я читала… но если я не клон, то кто я? Или что?

— Ты такая же, как я, — улыбнулась Нтомби. — Именно потому я и просила, чтобы ты звала меня африканским именем. Понимаешь, Королева, тот, кто дал нам жизнь, хотел сделать нас лучше, совершеннее других людей. Мы с тобой зачаты непорочно — не от плоти и крови, не от похоти, а от чистого знания. Ты, наверно, замечала, что лучше, выносливее, умнее и красивее сверстников?

— Ну… — начала было я, но потом вдруг подумала: а зачем врать? — Да. Хотя и не была уверена, что не выдаю желаемое за действительное.

— Но и это еще не все, — вновь заулыбалась Нтомби. — Отец дал нам больше. В каждом из нас скрыты способности, которые можно назвать волшебными, если не божественными.

— Молнии метать не умею, — заметила я. — И дождь вызывать тоже.

— Какие-то у тебя устаревшие понятия о чудесах, Королева, — фыркнула Нтомби, отпив из чашки. Отхлебнув, она скривилась: — Вот черт, да он остыл совсем… не люблю холодный кофе.

— Тогда в чем мои сверхспособности? — спросила я, игнорируя последнюю фразу. Мне действительно было интересно это узнать. Сверхспособности — это… это же власть, сила, влияние!

— Одна, которую я знаю, — умение находить общий язык с игровыми автоматами, — сказала Нтомби. — Думаю, у тебя все завязано на удачу — карты раздаются так, чтобы у тебя вышла самая сильная сдача, кости падают шестерками кверху…

— Не обязательно шестерками, — поправила я. — Выбрасывать одни дубль шесть подозрительно, но я всегда набираю чуть больше, чем соперники…

Сказала — и задумалась. What the fuck?! А ведь похоже на то!

— Вот только с последним автоматом я сфейлила. — Мое настроение стало сползать вниз. — Вы, видимо, ошибаетесь…

Нтомби чуть откинулась на спинку и улыбнулась:

— С последним автоматом я тебе немного помешала, прости. Но ведь я же честно отдала тебе выигрыш, правда?

— Да вы… — У меня дыхание перехватило. — Читер вы, вот кто!

— Как и ты, Королева, — подмигнула Нтомби. — Как и все мы. Идем легким путем, но нелегко идти по легкому пути. Нелегко и опасно… Да где этот чертов официант?!

Официант, худой и черный, как вакса, возможно, зулус или даже бушмен, калякал с не менее черным барменом. Нтомби нахмурилась:

— Хочу, чтобы ты мне верила. Смотри, что сейчас будет.

И тут же нерадивый официант выпрямился, словно ему кто-то отвесил пинок, и, переменившись в лице, развернулся в нашу сторону.