И сразу после этого они прокрались в заросли за домом и просидели там несколько часов, а когда Молли капризничала, мама кормила ее грудью, а когда из-за леса доносились пронзительные крики, Хта Хта закрывала детям уши полой саронга. В сумерках мама куда-то ушла, но скоро вернулась с маленьким узелком и принесла несколько апельсинов, которые почистила и сама покормила старших детей и даже Хта Хта, долька за долькой. Наступила ночь, и мама знаками велела им ползти за ней, не отставая, и они выбрались из зарослей, и только когда таинственными тенями они распрямились под темным куполом неба, мама заговорила вновь:

– Я постараюсь не потерять вас, а вы должны постараться не потерять меня.

Но как папа их отыщет? Луиза придержала вопрос, следуя за мамой в лунном свете.

– Мам, я пить хочу, – осмелился проронить Джонни.

Мама тут же остановилась, подобрала палку и огрела его по спине. Губы у Джонни задрожали, но он не заплакал.

– Найдем что-нибудь по дороге, – нервно проговорила она.

У пустынной дороги их ждал человек с повозкой. Он довез их, включая Хта Хта, до железнодорожной станции Татон, где они смешались с толпами каренов, спасавшихся бегством.

– Они обезглавили три каренские семьи за попытку бежать, – сказала одна женщина на платформе, и Луиза увидела, как Джонни с Грейс прижались к маме, подняв к ней заплаканные личики, будто ища подтверждения, что их головы все еще на месте.

Перед рассветом, когда голубой свет омыл небо, они влились в поток людей, ринувшихся в единственный появившийся поезд. Стиснутое в толпе сотен беженцев, мамино тело источало умиротворяющее тепло, заверяя Луизу, что наконец-то, в безопасности грохочущего поезда, она сможет спокойно говорить.

– А папа приедет за нами? – спросила она.

Мамино лицо на миг просветлело, но потом она закрыла глаза и погрузилась в свои мысли.

– Как только сможет, – чужим голосом проговорила она.

Поезд доехал лишь до Билина – города, как встревоженно объяснила мама, в тридцати милях к северу от Татона и тоже занятого бирманскими войсками прошлой ночью. И вот уже волна беженцев тащит их по грязным улицам, усеянным телами, и битым стеклом, и обгоревшими кирпичами, к реке Билин, другой берег которой пока в безопасности.

До нынешнего дня Луиза точно знала, что карены неизменно щедры и отзывчивы, что карен всегда делится тем, что имеет. Но плоты, пересекавшие Билин, были оккупированы каренами с винтовками, и их семье не оставалось иного, кроме как ждать, пока берег, кишащий вооруженными людьми, очистится. В первый вечер мама достала из своего узелка маленький горшок и велела Хта Хта вскипятить воды для питья – она успела захватить с собой из дома только немного печенья и фруктов, которые они уже съели. Мама спросила у семьи, тоже дожидавшейся на западном берегу, не позволят ли они ее детям выскрести дно их горшка с рисом и куриным карри, а их отец злобно уставился прямо в глаза маме, сам выскреб пригоревшее со дна и выбросил в реку.

Луиза предусмотрительно помалкивала о том, что голодна. Но Джонни – когда они сгрудились у костра, пытаясь уснуть при свете луны, поблескивающей в речных водах, – не выдержал:

– Ты не должна была просить их объедки, мама!

Обычно мама не жаловалась, вот и этой ночью она позволила журчанию реки высказаться за нее. А потом сказала:

– Лучше просить милостыню, чем никогда ни о чем не просить, детки. – В голосе ее звучали печаль и бесконечная нежность. – Большинство людей считают ровно наоборот: что иметь все – самое главное в жизни.

Не было нужды напоминать, что совсем недавно они жили в мире, где у них самих было все.

– А я бы на его месте лучше съел это карри! – вздохнул Джонни.

Мама и Хта Хта засмеялись, мама прижала Джонни к себе, и Луизу кольнула ревность.

– Ну нет, – смеясь, продолжила мама, – не надо винить этих людей, их просто не научили другому. Они не могут представить, что просьба очищает душу, что когда ты просишь, то смотришь в лицо собственной слабости и черпаешь в этой слабости силу. Почему, ты думаешь, монахи просят подаяния?

В ту ночь Луиза впервые спала под открытым небом, звуки войны – выстрелы, вопли, рык моторов – доносились со стороны города, она вглядывалась в мерцающие звезды, слушала успокаивающий плеск реки и постепенно заснула, ласкаемая легкими прикосновениями влажного прохладного ветерка.

– На рассвете поищем съедобных корешков, я знаю каких, – услышала она мамин голос уже сквозь сон. – Они сочные и сладкие, разотрем в пюре и испечем вкусные лепешки… Нет, не завидуйте, дети. И не чувствуйте себя униженными, даже если вам приходится просить еду.

На следующий день противоположный берег опустел, они погрузились на плот и переплыли реку, и на другом берегу мама рассказала, что им придется идти через горы в место под названием Киоваинг, тиковый заповедник, тамошний губернатор – главный среди каренов и один из верных друзей папы.

– Мы попросим у него убежища. Но надо торопиться.

И три дня они шли вверх по реке, останавливаясь, только чтобы нарвать съедобных растений, или погрызть корешков, или рухнуть без сил прямо на землю и заснуть. И все три дня их терзал голод. Но чем дальше они уходили от приграничных боев, тем дальше отодвигались жестокость и жадность. На четвертый вечер они набрели на бамбуковую хижину, где жили бедные горные карены, столом им служила большая резная деревянная миска, а ужином – соленый водянистый рис. Мутная жидкость едва не переливалась через край миски, Луиза ела с наслаждением, а насытившись, сказала, что в жизни не пробовала ничего вкуснее.

Сквозь дождевые заряды они продолжили путь в горы, и Луиза налюбоваться не могла красотой этих мест. Деревни в пелене тумана под ранним утренним солнцем, а рядом всегда чистейший ручей. Горные плантации, где среди рисовых побегов сияют цветы календулы. Мама рассказала, что люди в этих местах никогда не видели автомобиля. Рис они выращивают сами, овощи тоже, леса делятся с ними щедрыми дарами, ручьи – рыбой, а мясо добывают с помощью силков. Свою одежду они сшили из материи, которую соткали сами и расцветили красками, которые дала им природа. Незамужние девушки носили длинные белые платья с красными полосками. Выйдя замуж, они сменяли платья на длинные саронги и короткие черные блузки, украшенные традиционными узорами их деревни. Жизнь их несуетна, бесхитростна, покойна и недолга.

– Им неведомо лукавство, – говорила мама.

– А что такое лукавство? – спросила Луиза.

– Это когда человек обманывает сам себя, чтобы забыть, как близка смерть.

Иногда они останавливались на ночь в монастырях. Однажды заночевали прямо на куче гниющих фруктов в чьем-то сарае. Когда зубы у них стали совсем уж противно грязными, Хта Хта отыскала особую палочку, которая, если сломать, пахла настоящей зубной пастой. А жаркими днями они освежались в прохладных чистых ручьях, смывая с себя остатки старой жизни.