Лазутчики своевременно доносят в Александрову слободу о соблазнительных толках, которые ведутся в Литве насчёт его старшего сына. Следом за тайными донесениями скачет полномочный гонец, направленный литовскими панами втайне от польского панства, собравшегося на Люблинский объединительный сейм. Гонец испрашивает опасные грамоты для большого посольства, которое литовские паны замышляют отправить в Москву для серьёзных переговоров и торга, впрочем, пока что самим литовским панам не совсем ясно, о каких условиях торг заводить. При этом само собой совершается долгожданное чудо: литовские паны, к тому же от лица польского короля, именуют Иоанна царём.

Изумлённый Иоанн, разом почуявший новые возможности для своих дипломатических предприятий, вопрошает гонца, что означает сие. Гонец отвечает, как велено, что радные паны приказали ему употреблять этот титул, чтобы показать должную честь московскому государю и в знак своих дружеских и миролюбивых намерений. Оказанная почесть действует безотказно. Иоанн повелевает выдать опасные грамоты, а заодно с обозом гонца возвратить Быковскому вторую половину отобранного в наказанье имущества. Правда, радостная идиллия разлетается в прах, не успевает обласканный царём и великим князем гонец достичь литовского рубежа, Иоанну доставляют чёрную весть. Польские паны, вероятно, пронюхав, что затевают их забаловавшие литовские братья, тоже не дремлют. Из Вольмара выступают князья Полубенские, предводители польских отрядов, расположенных в нагло отторгнутой поляками части Ливонии, и каким-то обманом или предательством без единого выстрела овладевают Изборском, не только создавая угрозу близлежащему Пскову, но и показывая Литве и Москве, что никакого мира с московским царём и великим князем, никакого московского принца в Литву они не допустят и что всего лучше литовским панам и шляхте, залетевшим чересчур высоко, воротиться на объединительный сейм.

Повелением Иоанна Изборск отбивают, проходят истребительным набегом по нагло отторгнутой поляками части Ливонии и в зазевавшемся Витебске выжигают посад. Князья Полубенские убираются восвояси, захватив с собой изборского воеводу в качестве пленника, доказав лёгкостью отступления, что главной их целью было сорвать переговоры литовских братьев с неугодным для них Иоанном.

Иоанн не удовлетворяется военным отпором. Гонцом в неприкаянную Литву он отправляет Мясоедова с жалобой на Полубенского и с требованием воротить беспутного воеводу Изборска, а вместе с тем наказывает Мясоедову поразведать в литовских пределах:

«Которым обычаем слово в Литве и Польше носится, что хотят взять на великое княжение и на королевство царевича Ивана, и почему это слово в люди пущено? Обманом или вправду того хотят, и все ли люди того хотят, и почему то слово делом не объявится, а в людях носится?..»

Подозревает, не козни ли это беглого князя, предупреждает гонца, внушая похвальное чувство верности отечеству и презрение к подлым изменникам:

«Станет с ним говорить князь Андрей Курбский или иной который государев изменник, то отвечать: с изменником что говорить? Вы своею изменою сколько ни лукавствуете бесовским обычаем, а Бог государю свыше подаёт на врага победу и вашу измену разрушает; больше того не говорить ничего и пойти прочь; а с простым изменником и того не говорить: выбранить его, плюнуть в глаза, да и пойти прочь...»

Конечно, Мясоедов более тайный агент, посылаемый на разведку, чем случайный гонец, обеспокоенный возвращением изборского воеводы, однако ждать его сообщений предстоит немалое время, тогда как Иоанн, очевидно, угадывает, что между Литвой и Польшей завязываются такие узлы, которые грозят ему громадной, может быть, непоправимой бедой. Кое-какие меры им уже приняты, поскольку он постоянно ждёт нападения от литовских и южных украйн. Однако он мыслит более широко. Грозной преградой для объединения слишком охочих до чужого соседей может быть только прочный союз московского царя и великого князя со шведским королём и королевой английской. Из Швеции от его посольства пока что не поступает никаких определённых известий. Из Англии с большим опозданием королевским послом прибывает довольно значительное лицо, Томас Рэндолф, директор королевской почты, дипломат и тайный агент, он лишь в июле появляется в устье Двины, лишь в октябре добирается до Москвы. Промедление не нравится Иоанну, поскольку промедление любого посольства унижает не одного царя и великого князя, но и умаляет роль Московского царства в европейских делах, в которых он волей-неволей участвует. Ещё больше ему не нравится откровенная наглость английских торговых людей, которые в его землях ведут себя, точно они среди дикарей. Мало того, что английские торговые люди, ведущие торг через Нарву и Великий Новгород, оказываются в каких-то подозрительных сношениях с польским королём и литовскими воеводами и с той стороны получают странные поручения оказывать денежную помощь московским мятежникам. Едва вступив на московские рынки, они тотчас без зазрения совести набавляют на свои товары цены в пять, в шесть, в десять раз выше, явным образом намереваясь облапошить его будто бы лопоухих подданных, мол, церемониться нечего, коль дикари. Правда, английским добытчикам лихих барышей приходится на опыте убедиться, что московские торговые люди вовсе не дикари и что им палец в рот не клади. В ответ на бесстыдные предложения англичан, тоже тотчас и без зазрения совести, московские лихачи дают им ровно в два раза меньше и принимаются торговаться с таким вдохновенным остервенением, выказывая знание настоящей европейской цены, что ошалевшим вымогателям с туманного Альбиона, уже возомнившим себя колонизаторами этих богатых земель, редко когда удаётся взять более пятидесяти процентов барыша вместо желаемой тысячи. Вскоре им приходится убедиться, что способность сбивать цены является далеко не первейшей из добродетелей подданных царя Иоанна, у которых и самому искусившемуся в разного рода проделках британцу впору учиться.

Иоанн широко открывает свои порты всему европейскому торговому люду, не справляясь с национальностью и вероисповеданием. В Великом Новгороде обосновываются голландцы, которые за тридцать тысяч рублей выкупают право свободной торговли. Через Нарву ходят англичане других торговых объединений и усердно ставят палки в колёса первооткрывателям из Московской компании. Первой пробившая дорогу на московские рынки, Московская компания испрашивает у Иоанна монопольное право и в ожидании жалованной грамоты улавливает московских торговых людей, предоставляя им обширный товарный кредит, рассчитывая долговыми обязательствами привязать их к себе и уж потом сорвать-таки с них вожделенные барыши процентов в пятьсот или шестьсот. Однако, пользуясь краткостью северной навигации, московские торговые люди, едва английские корабли отваливают от пристани святого Николая, принимаются сбывать в долг полученные товары ниже цены, которую придётся уплатить через год, когда вскроется замерзающее Белое море. Английские конкуренты из Нарвы, которым укорачиваются этой фантастической операцией их барыши, только рты разевают от удивления: что, мол, за глупый народ, как есть дикари! В действительности московские торговые люди спешат спустить английский товар подешевле, чтобы как можно скорей получить наличные деньги и в течение года несколько раз пропустить их в оборот, так что весной сполна возвращают кредит и успевают накрутить кое-что сверх того. Когда же их всё-таки объегоривают тёртые европейские жулики, которым тоже палец в рот не клади, московские торговые люди, не сморгнув глазом, в драку не лезут, не держат обиды, но отвешивают поклон и просят отпетых жуликов принять их в долю к себе. Европейские жулики, натурально, вновь изумляются: как, мол, так, мы же ограбили вас, дураков. А ништо, беззаботно ответствуют неунывающие русские люди, мы к вам в науку идём, нам всякая от вас наука важна. Впрочем, проказы самородных талантов остаются, так сказать, для пошлого, частного обращения. Умея извлечь выгоду даже в таких крайних случаях изощрённого европейского жульничества, хитроумные самородки бьют челом царю и великому князю: мол, забижают нас нехристи, батюшка-царь, оборони, не дай в обиду честного христианства, не попусти. Иоанн и не думает в обиду давать ни себя самого, ни своих московских шустрых притворцев. Пока королева Елизавета размышляет в цивилизованном Лондоне, как бы ей обдурить московского дикаря, Иоанн преспокойно и тоже без зазрения совести утесняет английских торговых людей, чем тотчас пользуются не менее цивилизованные голландские конкуренты, стремясь вовсе вытеснить англичан с московского рынка. Обеспокоенные учредители Московской компании обращаются с петицией к своей задумчивой королеве, в которой лживо указывают на убытки, понесённые компанией и казной, и требуют защитить общие интересы английской короны и английских торговых людей. Королева Елизавета, подобно Иоанну, держится на троне более всего благоразумной поддержкой национальной торговли и мореплавания. Своим преданным негоциантам она не в состоянии отказать в том, в чём легко отказывает безвестному московскому дикарю, засевшему чурбаном в каких-то непроходимых лесах. Томас Рэндолф, только что удачно исполнивший её коварные поручения в соседней Шотландии, получает инструкции во что бы то ни стало обеспечить преимущества английской торговли в Москве.