На прощание господин Пушкин подарил нам свою книжечку – «Путешествие NN в Париж и Лондон». Миниатюрное издание предназначалось для друзей и было украшено виньеткой с изображением Василия Львовича, сидящего в кресле и внимающего Тальма[90] с книгой в руке. Издание было политически очень вызывающим, так как раскрывало личное знакомство с Наполеоном.

С написанием первого прошения я промучилась более всего. Внушительное количество испорченных листов валялось под столом. Наконец последний вариант меня удовлетворил, и я переписала его набело в трёх экземплярах, подставляя правильные имена в обращении. Теперь оставалось дело за «малым» – встретиться со всеми.

Утром Павел Матвеевич отвез прошение на имя Виллие, а мы в ожидании новостей от Василия Львовича решили прогуляться по Гостиному Двору. Прошлись по Зеркальной линии на Невском. Было много чего интересного, но привлёк парфюмерный ряд, где «бабушка» приобрела для нас с Марией по флакончику французских духов.

После прошлись на Большую Суровскую. Екатерина Петровна решила приобрести мне готовое платье и шляпку. На мой взгляд всё это было очень старомодно. Впрочем, на самом деле так и было. Хоть и выглядело довольно мило.

За всем этим променадом время пролетело очень быстро. Мы решили пообедать в трактире «Палкина», где нам подали: суп «мипотаж натюрень», фаже из ряпчиков «тур тю шу», и на десерт пирожное «крем-бруле». Всю дорогу в гостиницу «бабушка» высказывала возмущение дороговизной столичных ресторанов. Ведь ей пришлось заплатить почти рубль!

По приходу нас ожидала записка от господина Пушкина, что завтра с утра нас ожидает граф в своём доме. А вот новостей от господина Рубановского пока не было.

Особняк министра Народного Просвещения был отделён от набережной Фонтанки большим парадным двором. Насколько я помню, за южным фасадом раскинулся обширный сад, один из красивейших в городе.

Открывший двери дворецкий объявил, что нас ждут, и провёл в небольшой кабинет на первом этаже. В комнате присутствовало двое мужчин, оба достаточно сухощавых, но различных по возрасту. Сидящий за столом был намного старше, напудренный парик прибавлял лета, и на вид ему было не менее шестидесяти. Приятные черты лица сохранили подвижность, а в глазах читался незаурядный ум. Одет он был в тёмно-серый сюртук, из воротника которого виднелся красиво повязанный платок. Тонкие музыкальные пальцы держали в руках документ, который он читал перед нашим приходом.

Второй был заметно моложе, не более сорока, зачёсанные назад волосы цвета соли с перцем придавали ему даже какую-то благообразность. Несмотря на то, что он стоит, форма действительного статского советника говорила о том, что он является далеко не простым человеком. Руки этого мужчины тоже занимали документы. Вернее, папка, в которую те были уложены.

Представление и реверанс не заняли много времени. Нам предложили занять кресла, приставленные к столу. Более молодым мужчиной оказался Иван Иванович Мартынов[91], являющийся директором Министерства народного просвещения, специально вызванный графом по моему вопросу.

Оба смотрели на меня весьма заинтересованно, как на канатоходку, решившую без страховки пройтись над пропастью, на потеху публике.

Было видно, что Андрей Кириллович весьма ко мне расположен, восхищался моим стремлением к учёбе и желанием приносить пользу человечеству. Обещал помощь в организации экзамена. В то же время сокрушался, что знания мне придётся доказывать самолично, ибо тут власть его была весьма ограничена. Вот если бы я хотела поступить в академию, то тогда да, он мог «надавить» на Виллие в этом вопросе.

Иван Иванович даже выразил сожаление, что мой выбор пал на стезю медицины, а не просвещения, так как хорошо образованные женщины, стремящиеся служить благу общества, были бы весьма востребованы. При этом он печально улыбался.

В связи с занятостью по делам Царскосельского лицея, Андрей Кириллович не мог уделить мне много времени. Но на открытие, которое должно было состояться 19 октября, нас пригласили. На мой вопрос, о том, сколько мне придётся ждать экзамена, посыпались уверения, что это продлится не долго.

Уже на обратном пути, в экипаже, «бабушка» заверяла меня, что граф произвёл на неё хорошее впечатление, и наш визит удался. Я же была настроена не столь благостно, зная так часто возникающую бюрократию. По моему мнению, обращение к Её Императорскому Величеству будет более действенным. Как однажды выразился «провидец», «без благословенного тычка сверху, у нас ничего не ускоряется».

Вечером опять собрался наш «Совет в Филях[92]», признав ресторацию при трактире весьма удобной. Павел Матвеевич сообщил, что прошение к Виллие он доставил лично и даже получил на руки документ о его регистрации в книге учёта. Как именно ему удалось этого добиться он не сказал. Боюсь себе даже это представить.

Василий Львович тоже был с радостной вестью. Через несколько дней, во вторник, в доме княгини Долгорукой будет небольшое суаре, куда мы получили приглашения. А также был очень горд тем фактом, что Екатерина Фёдоровна самолично при нём их писала. Вот только сегодня была пятница.

Три последующих дня тянулись тягуче долго. Мы гуляли по Петербургу и старательно приобщались к его культурной жизни. Увы, в этом году в Большом театре случился пожар, так что этой части развлечения мы были лишены. Неожиданно Шарль Луи Дидло[93] тоже покинул Россию, что оставило нас ещё и без хорошего балета. Хотя завсегдатаи обещали, что «Амур и Психея» вполне достойны даже без его присмотра. Оставалась опера, в которой давали «Жар-Птицу» Кавоса[94], на либретто князя Александра Шаховского. Также удалось увидеть знаменитого Каратыгина[95] в Александрийском театре. Мы даже побывали в балагане Лемана на Адмиралтейской площади.