– Сказала, что человека зарезали ножом, и назвала адрес.

– Но вы говорили не своим голосом.

– Да, старалась как могла…

– Зачем?

– Я… я не хотела…

Лиза смотрит на свои руки – такие красивые, нежные.

– Преступник, – подаю голос я. – Вы его не видели?

– Нет. Не знаю даже, мужчина это был или женщина.

– Но чтобы вогнать нож в человеческое тело таким образом, требуется немалая физическая сила.

– Это ничего не доказывает.

– Конечно, – соглашаюсь я. – И все-таки для женщины крайне необычно быть настолько физически сильной, согласитесь… Однако главный вопрос в другом: что, собственно, было нужно ему или ей? Что искал убийца в рюкзаке и карманах Хебера?

– Вот это. – Она кивает на диктофон.

– Это? Откуда вы знаете?

– Поймете, когда прослушаете записи. Даже если не всё там правда. Я… я уже ни в чем не уверена. У меня голова идет кругом…

– Расскажите нам все, – говорит Бирк. – Мы прослушаем запись, но позже. Для начала просто расскажите.

– Я… я не могу.

– Как он вообще к вам попал? – спрашиваю я.

– Мне его дали.

– Преступник?

Вместо ответа она нажимает кнопку play. Прибор пищит, дисплей загорается.

Лиза протягивает диктофон Бирку:

– Он у меня с сегодняшнего утра, не так давно. Файлы обозначены именами респондентов или номерами. Первое интервью со мной – номер пятнадцать девяносто девять, следующее – пятнадцать девяносто девять-два, потом – пятнадцать девяносто девять-три и так далее.

– И еще одно, – замечает Бирк. – Вы, конечно, знаете, что мы больше не ведем это расследование. Мы передали его СЭПО.

– Я знаю, они уже были у меня.

– И что вы им говорили?

Лиза, вздыхая, трогает дисплей диктофона большим пальцем, словно протирает от пыли.

– Я… Собственно, СЭПО следит за нами постоянно. Они ведь параноики. Неважно, за что ты борешься. Достаточно заявить о своем существовании, чтобы попасть в их черные списки. Они – фашисты, похуже наци. У меня им удалось выведать не так много, во всяком случае… Я, как никто другой, хочу навести в этом деле ясность, но на СЭПО рассчитываю в последнюю очередь. Они называли Томаса псевдоученым и скрытым террористом. Понимаете? Его, лауреата международных премий…

– А кто это «мы»? – спрашиваю я. – Вы сказали «СЭПО следит за нами»?

– Ну… я имела в виду автономные общественные движения… Тех, кто занимается или так или иначе интересуется актуальной политикой и читает соответствующую литературу. Я слышала, они берут на заметку всех, кто покупает книги по этой теме, отслеживают через номера кредитных карт… Больные, одним словом. Мы боремся с фашизмом, понимаете? И тоже иногда вынуждены применять силу, исключительно в целях самообороны. Но автономные движения бывают разные. Это и борцы за права животных, и синдикалисты, и феминистки… то есть в большинстве своем мирные течения…

– С кем именно из СЭПО вы говорили?

– Гофман… кажется, так он представился… С ним была женщина, Берг… или нет, Бергер.

– Так у кого вы все-таки взяли этот диктофон? – Это опять Бирк.

– Я не могу сказать вам этого.

– Боитесь кого-нибудь?

– Тот, у кого я его взяла, не сделал ничего плохого, в этом я уверена.

Повисает пауза, потому что никто не знает, что говорить дальше. Лиза отпивает кофе.

– А кто такие «Радикальные антифашисты»? – спрашиваю я.

– У вас в мобильнике есть «Гугл»?

– Да, но там я уже искал. Сайт с логотипом – вот и все, что там есть. Но это кулисы…

Лиза откидывается на спинку кресла.

– Мы не организация, какой пытаются представить нас полиция и СМИ. Потому что организация предполагает вертикальную иерархию членов, от подчиненных до начальников. Мы же – принципиальные противники иерархии. Мы скорее сеть… И боремся против фашизма и насилия, прежде всего против расистов – таких, например, как «Шведское сопротивление».

– Но ваша борьба иногда принимает преступные формы, это вы понимаете? – говорю я.

– Это ваша точка зрения, – отвечает Лиза. – А мы полагаем, что в обществе, основанном на фашистских принципах, невозможно победить фашизм исключительно законными методами. Это как «Антисимекс» против вредных насекомых… Он просто не может быть нетоксичным. Мы…

– О’кей, о’кей… – успокаиваю ее я.

– Вот и все, что я хотела вам сказать… Кругозор полицейского ограничен, и вы просто не видите насилия, которое стало повседневностью и чинится над людьми…

– У меня такой вопрос, – перебивает ее Бирк. – Скажите, RAF-V и RAF-S – это разные вещи?

– Нет, одна и та же сеть. Это разные подразделения, которые выполняют разные функции во время демонстраций. Есть белый и черный блоки[32]. «Белые» изначально настроены не применять силу, разве в целях самообороны. «Черные» же ориентированы на открытую конфронтацию, это наши солдаты. Собственно, это терминология СЭПО, поскольку мирные демонстранты традиционно одеваются в белое. Со временем эти определения стали общеупотребительны, ведь надо же как-то различать группировки с разными функциями. Общего у них гораздо больше, потому что при необходимости, как я сказала, силу применяют все. В своем кругу мы почти не используем эту аббревиатуру. Но Томас – другое дело… Она была удобна ему для классификации респондентов.

– Давайте вернемся к вашей последней встрече с Томасом, – говорю я. – Она не состоялась, но расскажите подробнее о вашей договоренности, если можно.

– Да. Обычно Томас звонил мне первый, когда появлялись новые темы для разговора и вообще… И на этот раз все было именно так.

– Но вы говорили, что чего-то боялись, – напоминает Бирк. – Чего?

– Я… я не могу вам этого сказать…

Лиза опускает глаза. Она хочет выговориться, я чувствую, как она мучается этим желанием, но что-то мешает словам вот так, запросто, сорваться с языка. Возможно, нам с Бирком следует поднажать на нее, проявить строгость. Но в этом случае возрастает опасность, что Лиза Сведберг вообще перестанет говорить.

– Томас Хебер вел записи ваших бесед на бумаге, – говорю я. – Вы в курсе?

Сейчас Лиза Сведберг больше всего напоминает женщину, только что узнавшую, что ей изменил муж.

– Томас Хеберг вел дневник, – говорю я.

– В этом нет ничего удивительного, – лепечет Лиза Сведберг, – но… неужели вы его читали?

– Да, – отвечаю я.