Действительно, спустя несколько минут принесли мой багаж. Я дал носильщику пять долларов.

— Вы щедрый человек, — заметила Энджи. — Это хорошо. Эти люди заслуживают этого.

С некоторого времени, внедрившись как равный в среду этих богачей, я стал замечать, что они очень экономны. Я прошел в свою комнату, развесил вещи, вымыл лицо, надел темный пиджак и итальянский галстук, пересек холл и постучал в комнату Энджи.

— Я готов. Если желаете, мы можем спуститься вниз.

На ней было черное с блестками платье, переливающаяся накидка, на шее сверкало бриллиантовое колье. Всего одна нитка, но какая — белые чистые бриллианты! Вместе с бриллиантовыми серьгами они придавали ее лицу свечение, взгляд казался более веселым. Она была стройна, элегантна и, конечно, волновала меня.

— Мне нравятся ваши духи.

— Узнаете? Это ландыш…

Я увидел в ведерке со льдом бутылку шампанского.

— Хотите открыть? — спросила она.

Волнение сделало меня неуклюжим, я долго воевал с пробкой, но все-таки справился. Она поднесла к губам фужер, я тоже.

— Иногда бокал шампанского… Праздник…

Мы чокнулись. Она казалась мне очаровательной в этом похожем на латы платье, я восхищался ее ногами, обтянутыми черными чулками с вышитыми на них блестящими лепестками и надетыми туфлями с блестками.

— За ваше здоровье, — повторила она.

— За ваше.

Она смотрела на меня с плохо скрываемым интересом. Я улыбнулся. Удача была совсем рядом, надо было хватать ее и не упускать.

— Энджи!

— Да?

— Вы прекрасны.

— Спасибо.

Мы вышли из номера. Должно быть, издали мы были похожи на парочку, которая уже привыкла ходить вместе. Чтобы убедиться в том, что все это мне не снится, я легонько прикоснулся к руке Энджи. Она подняла голову и улыбнулась.

В лифте она шутила и беспокоилась о том, нравится ли мне японская кухня. Она пояснила, что ресторан «Кейзерс Пэлэс» был известен во всем мире. Но этот мир не был моим.

Мы прошли сквозь собравшуюся у игровых автоматов толпу людей. Эта звездная ярмарка ослепила меня. Мы шли по храму денег, звонков, щелчков, звуков и состояний. Будущие самоубийцы и мокрицы смешались в бешеном мерцании неоновых ламп. Видели женщин, накрашенных словно в морге, с неподвижными взорами, прикрытыми накладными ресницами. Рукоятки игровых автоматов не успевали остыть, их снова и снова трогали горячие руки.

Посреди этого на вид бесконечного зала возвышался ресторан в виде пагоды. В него вел миниатюрный мостик, перекинувшийся радугой над водой. На террасе гейши с военной выправкой и белыми лицами подавали напитки клиентам, ожидавшим своей очереди. Интерьер был шикарный и спокойный. Под неусыпным наблюдением хозяина счастливые избранные наслаждались тонкими ломтиками сырой рыбы, навернутыми на вареный рис, перевязанными травами и разноцветными морскими водорослями.

— Здесь подают лучшие в Неваде суши, — сказала Энджи.

Наш столик стоял в уголке. На нем была рыба на подстилке из водорослей. Мы вели себя как завсегдатаи. Она была абсолютно естественна, а я притворялся. Я держал палочки с непринужденным видом, во время пиршеств в китайских ресторанах Майами я научился пользоваться ими, поскольку там можно было есть как палочками, так и руками. Я был сбит с толку этой вдовой, бывшей к тому же сиротой, а главное, миллионершей. Ни в одном из своих мечтаний я не предусматривал столь сложную ситуацию.

Энджи разговаривала со мной совершенно естественно, словно эта встреча была назначена за несколько месяцев до этого. Она рассказала мне о смерти родителей, описала человеческие и профессиональные качества своего советника Сина Сэндерса, лучшего друга отца и управляющего компании. Ее умная красота очаровала меня, знание дел и цифр удивило. Хозяин заведения подошел поприветствовать нас. Этот невозмутимый японец сумел собрать обо мне лишь обрывочные сведения: что я француз, инженер и находился здесь проездом. Пресытившись нашими комплиментами, он отправился с суровым выражением лица обходить другие столики. Энджи спросила, бывал ли я в Японии. Я ответил, что, к сожалению, моя фирма не вела дел в Азии.

— Для нас, — сказала она, — они самые опасные противники. Они хотят купить все, абсолютно все. Я достаточно хорошо их знаю, у меня даже есть знакомые по колледжу, особенно дочка одного из их крупных промышленников. Колледжи — это хорошее место для знакомств… Эрик, вам понравилось у Роя?

Почему она меня об этом спросила?

— Он симпатичный человек, и друзья его очаровательны. Но не только из-за Роя мне так грустно и так не хочется покидать США.

Я надеялся, что она спросит: «А из-за кого?» и что я смогу ответить: «Угадайте!» Но она не стала терять времени на это кокетство.

— Вы сказали ему, что хотели бы остаться здесь?

— Нет. Я никогда не использую дружеские отношения для улаживания своих профессиональных дел.

Она сделала мне комплимент:

— Если бы все были такими, как вы, жизнь была бы намного проще и не было бы риска попасть в любой момент в ловушку. Вас удивило мое приглашение?

Я шел по минному полю, мне приходилось тщательно взвешивать каждое слово. Я понятия не имел, как в этом кругу одерживались победы и терпелись поражения. Что она от меня ждала?

— Удивило? Нет. Вы говорили мне о такой возможности во время барбекю. Я, правда, запутался в номерах телефонов и мог уехать из США, не попрощавшись с вами.

— Вы были раздосадованы или грустны?

— Скорее, грустен.

— Вы говорите искренне? — спросила она.

— Обманывать было бы глупо.

Она улыбнулась:

— Люди часто врут, потому что их к этому принуждает светская жизнь или торговые интересы. Но я считаю недопустимым обманывать кого-то, кто вам полностью доверяет. Я считаю, что доверие много ценнее любви. Это — святое.

Я стал наматывать на палочки красные и зеленые водоросли. Было ли это простым времяпрепровождением? Чего или кого она ждала? Самца, который будет тискать ее в постели, сострадательного брата, наперсника, которому можно все рассказать, потому что он честен, а главное, потому что он уезжает? Я отдал бы несколько месяцев своей необеспеченной жизни, чтобы узнать, что мне требовалось сказать. Я выбрал молчание, я не посмел вступить на тропу лести и сказать что-то вроде «вы прекрасны», поскольку каждую секунду рисковал разбить себе нос. Я был парижским пролетарием перед миражом.

— Я очень мало знаю о вас, Эрик, — сказала она. — И вы не задали мне ни одного вопроса.

Я произнес тоном облезлого Джеймса Бонда, у которого на все есть ответ:

— Ваши волосы вьются сами по себе или вы их завиваете?