— Ничего, — сказал я. — Я только хотел задать вопрос.

— Почему же ты не спросишь меня?

Повисла долгая пауза.

— Ну, попробуй, вдруг я знаю, — сказал отец.

После папиного инфаркта я избегал даже намекать ему, что у меня происходит что-то не вполне идеальное, опасаясь, как бы мои слова не спровоцировали у него сердечный приступ. Но мне нужен был собеседник. Требовалась помощь.

— Решайся, дай шанс старикану, — настаивал отец. — Позволь мне хоть раз побыть папашей.

Я вздохнул. Я даже не знал, что хочу сказать.

— По-моему, я сделал одну очень плохую вещь.

После паузы отец спросил:

— Ты нарушил закон?

— Нет.

Я услышал, как папа с облегчением выдохнул.

— Жульничал на занятиях?

— Нет.

— Обидел кого-то?

— Да.

— Потому что он тебе не нравился?

— Нет.

— Значит, потому, что это тебе помогло.

— Да.

— Послушай меня. — Я приготовился к лекции о больших шишках и маленьких людях: «Будь жестким, соберись, хватай свое и не бери пленных». Вместо этого отец сказал: — Если ты поступил плохо, ты это исправишь. Понял меня?

— Да. Да, сэр.

— Затем ты решишь, кем хочешь быть, и станешь им.

Наступила короткая тишина.

— Хорошо?

— Да. Я сделаю это.

— Дай мне возможность гордиться тобой, — сказал отец.

Положив трубку, я некоторое время сидел такой встрепанный, всполошенный, словно меня отхлестали по щекам.

В первый раз за много лет я снова услышал учителя, которому звонил весь Ламар, когда люди не знали, как поступить.

Согласно плану, Чанс был в черном с ног до головы. Он ждал, прислонившись к дереву в тени. Я различал только смутный силуэт, белки глаз и полоску бледной кожи под лыжными очками. Подойдя ближе, я рассмотрел его костюм: широкие штаны со множеством карманов, походные ботинки, рюкзак, свитер с капюшоном. Он выглядел как настоящий партизанский журналист. Умолчу, как выглядел я в идиотской черной фуфайке и кретинских полуформальных брюках. Однако, имея две сотни долларов на счете и никаких надежд на карьеру, я не собирался тратить «кормовые» на облачение охотника за привидениями. Чанс протянул мне лыжную маску.

— Спасибо.

Он растер черную смазку по лицу и снова опустил очки. Я взял баночку и сделал то же самое. Он посмотрел на мои ноги:

— Ты в туфлях, что ли?

Я пожал плечами.

— А, ну ради Бога. — Чанс проверил видеокамеру и сунул ее в черную сумку на поясе. — Видно что-нибудь? — Он повернулся передо мной.

Я сказал, что нет, и тоже покрутился перед Чансом.

— Итак, у нас есть карта, благодаря тебе, — сказал Чанс. — Теперь нам нужно найти вход. И за это спасибо мне.

— Вход куда?

Чанс скрытничал насчет того, как именно наша карта переводится на язык практических действий. По-моему, он упивался этой маленькой властью. Войти к «железным людям» будет не так уж просто, это я понял. Чанс не сомневался, что общежитие существует для отвода глаз.

— В каждом университете есть легенды о паровых тоннелях, по которым под землей можно переходить от здания к зданию, — сказал он мне. — Так уж получилось, что в этом университете, очень старом, система тоннелей действительно есть. Пошли.

Мы шли, держась в тени стены большого административного здания. Мы находились в технической части кампуса, не имеющей ничего общего со студенческой жизнью. Уже перевалило за полночь. Стояла неестественная тишина.

— Единственное официальное упоминание о паровых тоннелях связано с местной историей. Когда Джордж Уоллес выступил в защиту сегрегации, студенты чуть не растерзали его. Полиции пришлось выводить Уоллеса через систему паровых тоннелей. Это записано в документе пятидесятилетней давности.

Впереди показалось залитое желтым светом огромное вибрировавшее здание с двумя вентиляторами на крыше почти по двадцать футов шириной. От здания шел свежий запах озона, а вентиляторы выпускали колоссальные, почти вулканические клубы белого дыма, который колеблющимися спиралями уходил в облачное небо. Казалось, перед нами фабрика, выпускающая мрачный сумрак.

— Ко мне на первом курсе захаживал местный учитель поэзии, такой, знаешь, несгибаемый старик. Он клялся, что во Вторую мировую фэбээровцы загнали в библиотеку австрийского шпиона. Они искали его несколько часов и наконец решили, что он ушел через паровые тоннели. Так говорил старик. А может, он просто не любил обедать в одиночестве.

— Это дым? — спросил я, указывая на белые клубы.

— Водяной пар. Это гидроцентраль. Здесь, собственно, завод, а там, — он указал на обшарпанное боковое здание со старыми жалюзи, — кабинет управляющего. — Чанс поглядел на меня. — Минут через пять тебе можно будет предъявить обвинения в нарушении границ частной территории, взломе с проникновением и в моем любимом «неподобающем поведении». Прекрасные основания для исключения. Последний шанс.

Я улыбнулся:

— Свобода — один из эвфемизмов выражения «Нечего терять».

— Ты меня-то не агитируй, я уже давно за, — сказал Чанс, и мы пошли в обход здания. Чанс достал из сумки кусачки и некоторое время возился с висячим замком. За забором с висячими цепями начинался поросший травой гравий двора гидроцентрали. В траве я увидел много металлических ящиков, тоже с висячими замками.

Было очень тихо. При каждом шаге под ногами скрипело и хрустело на весь кампус.

Я начал сомневаться в целесообразности нашего предприятия. Может, еще не поздно? Может, я еще успею выскочить в калитку, бросить лыжную маску в канаву, стереть черную сажу и смешаться со студентами, гуляющими субботним вечером на центральной площадке?

Чанс потянул меня за рукав:

— Не задерживайся. Мы здесь как на ладони.

Мы на цыпочках подошли к двери.

Из кожаной поясной сумки Чанс вынул набор отмычек. Эх, увидела бы нас сейчас моя мать… «Каких прекрасных друзей ты там найдешь!»

В нескольких шагах было окно.

— Эх, не умею я с отмычками, черт бы все подрал…

Чанс сунул связку в карман и поднял с земли камень.

— Чанс, нет! — шепотом взмолился я, но опоздал. Стекло разлетелось, звон и грохот эхом разлетелись по пустому двору. Я огляделся, но никого не увидел. Тем же камнем Чанс сбил острые торчащие края, оглянулся и жестом велел мне лезть внутрь.

— Теперь надо действовать быстро, — сказал он. — Только бы в тоннели спуститься, а там скрыться — как нечего делать.