только смог найти в своей библиотеке, перелистал ее, остановился на странице, которую делал вид, что внимательно изучаю, и затем обратился к даме, которая с тревогой следила за всеми моими движениями,

– Мадам, – сказал я доверительно, – заклинание, которое я собираюсь произнести, требует, чтобы я знал имя этого человека, будьте так добры, скажите мне его.

– Джулиан!– сказала она слабым голосом.

Со всей серьезностью настоящего колдуна я торжественно воткнул булавку в зажженную свечу и произнес несколько каббалистических слов. После чего, задув свечу и повернувшись к бедняжке, я сказал:

– Сударыня, дело сделано, ваше желание исполнено.

–О, благодарю вас, сэр, – ответила она с выражением глубочайшей благодарности и в ту же минуту, положив на стол кошелек, бросилась прочь. Я приказал своему слуге последовать за ней в ее дом и собрать о ней все сведения, какие только можно, и узнал, что она недавно стала вдовой и что потеря обожаемого мужа расстроила ее рассудок. На следующий день я навестил ее родственников и, вернув им кошелек, рассказал им о той сцене, подробности которой читатель только что прочел.

Эта сцена, а также некоторые другие, предшествовавшие ей и последовавшие за ней, заставили меня принять меры, чтобы уберечься от скуки любого рода. Я не мог мечтать, как прежде, о том, чтобы уехать в деревню, но я использовал такой же способ: заперся в своей мастерской и организовал вокруг себя систему защиты от тех, кого я в своем дурном расположении духа называл ворами времени.

Я ежедневно получал визиты от совершенно незнакомых мне людей; некоторые из них были достойны того, чтобы их знать, но большинство, прорвавшись под самыми тщетными предлогами, приходили только для того, чтобы убить со мной часть своего свободного времени. Нужно было отличать плевелы от пшеницы, и вот что я изобрел:

Когда один из этих джентльменов звонил в мою дверь, в моей мастерской звонил электрический звонок; таким образом я был предупрежден и был на стороже. Мой слуга отворял дверь и, как обычно, спрашивал имя посетителя, а я, со своей стороны, прикладывал ухо к трубке, сделанной специально для этой цели, которая передавала мне каждое слово. Если, судя по ответу, я думал, что лучше не принимать такого человека, то я нажимал кнопку, и белая метка, появлявшаяся в определенной части зала, сообщала слуге, что я не дома. Затем мой слуга говорил, что меня нет дома, и просил посетителя обратиться к управляющему.

Иногда случалось, что я ошибался в своих суждениях и сожалел, что удостоил аудиенции, но у меня был другой способ сократить визит зануды. Я поставил позади дивана, на котором сидел, электрическую пружину, сообщающуюся с колокольчиком, который мог слышать мой слуга. В случае надобности и во время разговора я небрежно перекидывал руку через спинку дивана, касался пружины, и раздавался звонок. Тогда мой слуга, разыграв небольшой фарс, открывал входную дверь, звонил в колокольчик, который был слышен из комнаты, где я сидел, и приходил сказать мне, что М. И. (имя, придуманное специально для этого случая) пожелал поговорить со мной. Я приказывал проводить господина X. в соседнюю комнату, и очень редко мой зануда не начинал возмущаться. Никто не может себе представить, сколько времени я выиграл благодаря этому счастливому стечению обстоятельств и сколько раз благословлял свое воображение и прославленного ученого, которому принадлежит открытие гальванизма!

Это чувство легко объяснимо, ибо мое время имело неоценимую ценность. Я бережно хранил его, как сокровище, и никогда не приносил в жертву, если только эта жертва не могла помочь мне открыть новые тайны, предназначенные для возбуждения общественного любопытства.

Чтобы поддержать мою решимость в проведении моих исследований, я всегда имел перед собой эту максиму:

ГОРАЗДО ТРУДНЕЕ ПОДДЕРЖИВАТЬ ВОСХИЩЕНИЕ, ЧЕМ ВОЗБУЖДАТЬ ЕГО.

И это другое, очевидное следствие предыдущего:

СЛАВА, КОТОРОЙ НАСЛАЖДАЕТСЯ ХУДОЖНИК, МОЖЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ ТОЛЬКО ПО МЕРЕ ТОГО, КАК ЕГО ТАЛАНТ С КАЖДЫМ ДНЕМ РАСТЕТ.

Ничто так не увеличивает заслуг профессионального человека, как обладание независимым состоянием; эта истина может быть грубой, но она несомненна. Я не только был убежден в этих принципах высокой экономии, но и знал, что человек должен стремиться извлечь выгоду из непостоянной благосклонности публики, которая одинаково нисходит на нет, если не увеличивается. Поэтому я старался изо всех сил поддерживать свою репутацию. Несмотря на мои многочисленные ангажементы, я находил средства давать спектакли во всех главных театрах, хотя часто возникали большие трудности, так как мое выступление не заканчивалось до половины одиннадцатого, а другие мои ангажементы я мог исполнить только после этого часа.

Обычно на одиннадцать часов были назначены мои появления на незнакомой сцене, и мои читатели могут судить о том, с какой скоростью я должен был отправиться в театр за столь короткое время и сделать все необходимые приготовления. Правда, эти мгновения были так же хорошо просчитаны, как и использованы, и едва мой занавес опускался, как я, бросившись к лестнице, оказывался перед своей аудиторией и прыгал в экипаж, который увозил меня на полной скорости.

Но эта усталость была ничто по сравнению с тем чувством, которое иногда вызывала ошибка во времени, которое должно было пройти между двумя моими выступлениями. Я помню, что однажды вечером, когда нужно было заканчивать выступления в водевиле, режиссер просчитался, сколько времени займет исполнение пьес, и оказался намного впереди. Он послал за мной экспресс, чтобы предупредить, что занавес опустился, и меня с нетерпением ждут. Могут ли мои читатели понять мое несчастье? Мои опыты, о которых я не мог умолчать, заняли бы еще четверть часа; но вместо того, чтобы предаваться бесполезным взаимным обвинениям, я смирился и продолжил свое представление, хотя и был жертвой ужасного беспокойства. Пока я говорил, мне казалось, что я слышу тот ритмичный крик публики, к которому была обращена знаменитая песня "Des lampions, des lampions". Таким образом, либо из-за озабоченности, либо из-за желания поскорее закончить свое выступление, я обнаружил, что выиграл пять минут из четверти часа. Конечно, это можно было бы назвать четвертью часа благодати.

Вскочить в карету и ехать в Place de la Bourse было делом одного мгновения, но с тех пор, как опустился занавес, прошло уже двадцать минут, а это было громадное время. Мы с моим сыном Эмилем быстро поднялись по актерской лестнице, но уже на первой ступеньке услышали крики, свист и топот нетерпеливых зрителей. Какая перспектива! Я знал, что часто, правильно или неправильно, публика обращается с артистом, неважно с кем, очень жестко, чтобы напомнить ему о пунктуальности. У этого государя всегда на устах звучат слова