со мной тоже не получилось. Пришла горячка, все слегли. И только мои померли. И ничего не поделать.

Была, конечно еще одна причина, почему я здесь. Жухлая трава на парном холмике шелохнулась, ветер клал ее то вправо то влево, будто они и там пытались обняться. Будто ощущаю их слова: “Так получилось, сына. Бывает”. Без сожаления. Мертвые ни о чём не жалеют. Но мы с папой, имели дар, передающийся из поколения в поколение, почему то только первенцу. Чувствовать мысли мертвых. Остаточные эманации разума. Будто их мысли застывали на самом счастливом моменте жизни. Такое неживое счастье. И мы с папой их всегда слышали. Слышали чувства мертвецов. Но, папа не давал с ним работать:

“- Малик, так надо, лучше помогай мамке на поле. Иначе станешь таким же мрачным, и нелюдимым как я. Такова уж доля наша, которую мы выбрали. Мы слышим мёртвых, коли долго приходится с ними работать. В тишине слышно даже их. Помнишь, как ты десяток лет назад с бабушкой разговаривал, когда она уже в гробу лежала? Напугал здорово деревенских. Чуть друзей не лишился. Да и те скоро по соседям в Частокол и Холмик разбегутся, что поближе к нам. А тебе еще жену искать. Идти тебе надо с ними, нет здесь житья. А мы сколько-нибудь протянем. Ничей век не вечен. Но когда я помру, тогда и займешь мое место, коли здесь будешь. Но не думай оставаться здесь жить, как только придет очередная весна — тогда и иди. В нашей деревне и старосты то уже нет. А в других, есть налог на урожай, для тех, кто за всем следит, для старосты в том числе. Дают землю, на посев что есть и облагораживаешь ее. Запомнил это, хорошо? И никогда не пререкайся со старостой и кто выше — прогонят.

— Хорошо, пап.”

— Да, пап, так ты мне всё и говорил. Что ж. Вечно здесь не простоишь. Пойду гляну каморку в старом склепе, в которой ты обитал временами. Заодно посмотрю записи, какие цветы кому на могилы класть.

Это являлось гордостью нашей семьи. Грамотность. Считай, единственная семья после старосты грамотная была.

А могилок-то много, прямо-таки столько же, сколько и деревьев. Старое кладбище. Никогда об этом не задумывался. У кого кресты, у кого камни. Камни у тех, кого люд боялся при жизни. Боялся, что после смерти восстанут. Глупости какие. Мертвые могут говорить, но не восставать. О первом я никому, конечно же, не скажу. У тёти Аксении земля провалилась. Гроб, значит, сгнил уже.

— Да… — зашелестел ветер.

— Подсыплю, тётя Аксения, и цветочков свежих положу, и живых посажу, как вы любили.

— Сплю… — новый шелест мыслей в голове. Покойники редко говорят напрямую. Спит, значит спокойна, что будет так, как я сказал.

Стоило, может, хоронить всех, по одну сторону Склепа, что дальше от деревни, было бы сподручнее добираться. Иду, огибая каждый холмик, никого не обижаю. Но никто ж перечить не будет. Глупые мысли. От таких надо сразу избавляться. Иначе, с глупыми мыслями маразм старческий раньше времени придёт.

Хвоя под ногами, ели вокруг. Темное местечко. Но я привыкну, как и предки привыкали. Редкие сухие лиственные деревья, особенно на том пригорке. Очень большой старый дуб, половина ветвей уже осыпалась, но ствол оставался почти таким же крепким, как и раньше. Кажется, он таким был всегда. Даже дед так говорил. Почти не помню его. Седая борода, белесые, но зоркие глаза. Чуть пониже папы был, но то его время к земле клонило. А вот и он.

— Привет, Дедуль.

Ветер тихим шумом меж еловых иголок обозначил, что меня узнали.

Постепенно, ушедшие становятся всё молчаливее и молчаливее. Пока совсем не уносит их ветром. Словно пыль веков. И будто не в памяти о них дело, а в дальности родства живых. Старосту все до сих пор помнят, но у него все потомки померли во время мора лет двадцать назад, за несколько лет до того, как я появился на свет. Всего десяток лет разница с дедом, но его дух уже сгинул. А дед просто и раньше не особо болтать попусту любил. А в оставшейся деревне почти все — моя родня. Максимум, четвертое колено. Маловато, чтобы искать невесту здесь, даже если бы и выбор был.

— Ну что, пап, давай, показывай.

Металлические створки из ржавых, но не прогнивших прутьев со скрипом разошлись в стороны. Чуть внутри была деревянная дверь. Это уже мои делали. Затхлость. Но то от сырости.

— Что-то склеп скрывает, пап? Он над землей. Но сыро почти как в болоте.

— Т-с-с… — будто приложил пальцы к губам, засвистел воздух меж иголок низенькой елки рядом.

— Не хотел говорить. Но ты же знаешь, мертвые не могут скрывать желаний. И врать. Всегда говорят что есть на самом деле.

Ель покачнулась в такт порыву. Отвернувшись, зашел внутрь.

Большой талмуд лежит на деревянном сером столе. Скорее стопка бумаг, обернутая кожей, чтобы от сырости хранить.

— Тяжелый какой.

Развязал кожаный ремешок и раскрыл.

Ага, и не бумага вовсе. Откуда бы ей взяться в захолустной деревеньке. На выбеленой коже все написано.

Даты жизни, смерти, поступки если были, ага. Маловата тетрадь на такое кладбище. Даже старосты на страницах нет.

Значит так. Осмотрел помещение. Это же склеп? Верно. А гробов не видно. И стена за спиной деревянная. А вон с той стороне бревна вертикально стоят. И веревка на крюк накинута, что их держит.

— Пойдём разгадывать тайны.

Запалил жировой светильник. Тусклый огонек почти не прибавил света, что падает через ворота сквозь ели и открытую дверь. Огонек качнулся внутрь, как только отставил последнее ссохшееся бревно, и стоило поднести светильник ближе к проему. Тьма зовет раскрыть свои тайны. Долой фантазии, мне и дара хватает, чтобы окружающие могли подумать нехорошее.

За этой стеной еще одна стена, кажется, более цельная чем предыдущая. Узкий коридорчик до следующего угла, в котором, кажется, только тупик. Но я разглядел паутинку, качнувшуюся у дальнего угла к стене.

— Мертвецы нынче фокусничают? Не к добру.

Подойдя ближе увидел, что стена создает иллюзию, будто вплотную стоит к стене. На самом деле взрослый человек спокойно пройдет.

Еще один узкий коридорчик вдоль стены, но посреди упавшие внутрь деревянные ворота. Доски, из которых они были сколочены, мягкие под ногами, как торф, покрытые мхом. Может и не доски уже, а землёй стали.

Ряды углублений в стенах, рассыпавшиеся гробы на виднеющихся сквозь сгнившие одежды коричневых костях. Некоторые белесые, что посвежее, но и те ближе к