чему быть, того не миновать. — Блейд пожал плечами, как будто ему все равно, но опустил взгляд. — Я парней предупредил. Уилл смекнет, че делать.

— Это ужасно трудная задача, он совсем юн.

— Эт может тока он.

Онория вспомнила глаза верзилы и то, что он двигался почти так же быстро, как Блейд.

— Он ведь вервульфен?

Зеленые глаза сверкнули. Блейд словно взвешивал, можно ли доверять собеседнице.

— Ага.

Онория застыла. Вервульфены управляли Скандинавией, а в Германских штатах их держали на цепи и заставляли служить в армии. Но голубокровные плохо ладили с вервульфенами. Когда Эшелон пришел к власти, первым делом напал на шотландские волчьи кланы и убил почти всех в битве при Каллодене. Онория видела живого вервульфена только в клетке зверинца принца-консорта. Бедное безумное существо ходило из угла в угол. На человеческом лице горели волчьи глаза.

— Откуда он?

— Его продала мамаша, как только заметила первые признаки волчьего вируса, — пояснил Блейд. — Его выставили напоказ в Ист-Энде. Резали беднягу, шоб потешить толпу взрывом ярости берсерка. Ему было годков четырнадцать-пятнадцать. Я его вытащил.

— Я думала, вервульфен — естественный враг голубокровного.

— Врагами не рождаются, а становятся. Вервульфенов вырезают, потому что тока они могут разорвать голубокровного. Причем без напряга. Они — угроза, — продолжал Блейд и тихо добавил: — И я ненавижу клетки. Низзя было бросать его там. Уилл сидел там и пялился на меня дикими желтыми глазами.

Онория уставилась на руки. Разговор зашел в опасное русло. Так легко восхититься тем, кто вытащил из клетки подростка, понимая, каково ему приходится. Ей не хотелось смягчаться. Как только она наберется сил, то станет просто рабой. Трэлью, от которой господин будет кормиться. И все же…

— Сколько тебе было при заключении в Башню из слоновой кости? — спросила она.

— Без понятия. — Блейд пожал плечами. — Я родился в трущобах, мы тама годов не считаем. У мя была сестра. — Услышав нежность в его голосе, Онория подняла глаза. Господин смотрел на стену, а его мысли витали далеко отсюда. — Викерс увидел, как она продавала цветы в Ковент-Гардене. Захотел шестнадцатилетнюю девчушку. Эмили была еще молода и купилась на его сказки. Тока отказалась бросать брата. Такшо ему пришлось взять и меня заодно. Кажись, я его забавлял. Его веселил мой говор. Типа долбанная диковинка. Он демонстрировал меня всем своим дружкам. Голубокровные устраивали бои: выставляли мальчишек друг против друга или против зверей. Викерс много ставил на меня. Говорил, что вознаградит, ежели я выиграю. Тока нельзя было рассказывать Эмили, но к тому времени сестра уже пристрастилась к кормлению. Вряд ли она особо возражала бы.

— Уверена, Эмили бы воспротивилась, — заявила Онория. Если бы речь шла о Чарли, она бы плюнула на все преимущества жизни трэли. Вот и еще одна причина ненавидеть Викерса, хотя и так хватало.

Ночная тишина словно разлилась на комнате, нагнетая обстановку. Глаза Онории горели от усталости, однако ей не хотелось бросать Блейда.

Глупо. Она и так сделала все, что могла: промыла ссадины и перевязала раны. Пора его выпроваживать.

Ну да, в одиночестве сидеть на крыше в холодной туманной лондонской ночи.

— Оставайся, — предложила Онор, отпихнув стул назад. — Я принесу одну из рубашек отца и одеяло.

В глазах Блейда мелькнуло что-то похожее на удивление:

— Ты предлагашь мне остаться?

— Если, конечно, не решишь сидеть на крыше, как и собирался, не слушая моих возражений.

Внезапно Блейд вскочил на ноги, оказавшись слишком близко к Онории. Она отступила, но уперлась в стену.

— Онор, — прошептал он, неспешно протягивая руку, намеренно давая ей время запротестовать, если она пожелает.

Онория затаила дыхание.

— Я тогда принесу рубашку, — выпалила она и проскользнула под его рукой, слыша за спиной тихий хриплый смех.

Онория вошла в спальню и увидела, как Лена бросилась в постель. Маленький фосфоресцирующий светильник отбрасывал тусклое зеленоватое сияние. Он стоил два фунта, но прослужит вечно, в отличие от свеч и газовых ламп.

— Плохо спится? — спросила Онория.

— Он останется тут на ночь? — вместо ответа спросила Лена. — А как же Чарли?

Глянув на дверь, старшая сестра поднесла палец к губам. Открыв сундучок у кровати, порылась в содержимом. Отцовская рубашка, в которую он завернул дневник, лежала на самом дне.

— Это папина! — прошипела Лена.

— Но она же ему больше не нужна, так? — Сестра резко вздохнула. — Извини, мне не следовало так говорить. Это жестоко.

Черные глаза Лены сверкнули, а полные губы задрожали:

— Ты отдаешь ее ему?

Рубашка все еще пахла Артемием Тоддом, чернилами и химикатами. Онория застыла в нерешительности, перебирая пальцами потертый хлопок.

— Его рубашка порвана. Он сегодня спас мне жизнь. Я помню отца. Мне не нужна одежда, чтобы его не забыть.

— Это все, что у нас есть.

— Нет, — прошептала Онория, садясь на краешек койки сестры. Проведя рукой по блестящим черным волосам Лены, она улыбнулась. — Мы есть друг у друга, и это намного важнее рубашки.

— Ты правда так думаешь?

Жаль, что сестра в этом не уверена. Они были не в лучших отношениях в последние месяцы. Обе уставали и жили впроголодь, а это сложно вынести. Болезнь Чарли лишь усугубила ситуацию. Сестры находились на грани.

Онория наклонилась ближе и прижалась губами к виску Лены:

— Конечно, я так думаю. Вы с Чарли для меня важнее всего на свете. И я рада, что вы у меня есть.

Слезинка соскользнула по щеке Лены. Она все еще такой ребенок, хоть и старалась храбриться. За последние полгода из них троих она пострадала сильнее всего. Онория привыкла работать целый день в Клинике, Чарли был достаточно юным, чтобы приспособиться к жизни, казавшейся ему приключением. А Лена помнила красивые платья, друзей, привычные торты на столе и флиртующих молодых джентльменов, что вились вокруг нее будто бабочки. Она как раз собиралась выйти в свет и думала только о том, что надеть и с кем бы она хотела заключить контракт трэли. И тут ее выбросило в мрачный опасный мир, где мучил голод, а от работы пальцы приходилось стирать почти до кости, чтобы выручить на пропитание.

Лена поймала сестру за руку:

— Я тоже рада.

— Знаю. Поспи на моей постели. Нам придется делить одеяла, — попросила она Лену, взяв рубашку.

Онория взяла собственное