Она вернулась на диван:

– Тогда пока.

Анри и Грейси понеслись к двери, предполагая еще одну прогулку, но Арман объяснил, что для них слишком холодно.

– А для нас – нет? – спросил Жан Ги, все же следуя за Гамашем.

Выйдя из дому, они направились по снежному туннелю к дороге. Потребности в фонарике не было. Вечер стоял ясный и тихий. Только снег хрустел под ногами в тяжелых зимних ботинках.

Шеф часто говорил: все можно решить прогулкой. Что же касается Бовуара, то он считал, что все можно решить в кухне с кусочком торта.

– Ну, уже готов?

– А?

– Ты прекрасно знаешь, что мы будем ходить и ходить кругами, пока ты не скажешь, что у тебя на уме.

– Ты…

– Тсс, – предостерег его Арман.

– Тсс ничего, – сказал Бовуар. – Я не чувствую ног, мои пальцы онемели. Нос смерзся, глаза слезятся от боли в пазухах.

– Тогда ты, вероятно, готов говорить.

– Это пытка, – сказал Жан Ги.

– Я не очень хороший палач, – сказал Арман дружеским голосом. – Поскольку я и сам здесь.

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

Гамаш шел размеренным шагом. Его руки в варежках были сцеплены за спиной, словно температура не упала до абсолютного нуля, словно холод не сковывал ему лицо так же, как Жану Ги.

– Есть и еще кое-что, верно? Состоялась и еще одна встреча.

– С нашим банком. Мы собираемся купить дом.

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

– Это вдохновляет.

Хрусть.

– Я не хотел вам говорить, пока мы не собрали все финансы, – сказал Жан Ги.

Как ему хотелось заткнуть себе рот. Прекратить врать.

– Понятно.

Арман остановился и закинул голову:

– Посмотри-ка, Жан Ги.

И он посмотрел.

И увидел северное сияние. Нездешний зеленоватый свет, заливавший вечернее небо.

Потом Жан Ги опустил голову и увидел, что Арман глядит на него. Лицо было ясным в необыкновенном пляшущем свете.

Он увидел собственное отражение в этих мягких глазах.

И ему было известно, что видел его тесть, когда посмотрел на него: человека в спасательной шлюпке. Который уплывает все дальше и дальше.

– Может кто-нибудь сходить и разбудить Бенедикта? – спросил Жан Ги, раскладывая вилкой на сковороде бекон.

В кухне пахло свининой, копченной на кленовых поленьях, и свежезаваренным кофе. Готовы были и яйца.

Часы показывали четверть девятого, и солнце уже встало. А Бенедикт еще нет.

– Я схожу, – сказал Арман.

Он только что вышел из кабинета, сделав звонок по своим делам. Начал подниматься по лестнице, и вид у него был немного рассеянный, отсутствующий.

Они услышали стук в двери спальни, голос Армана:

– Бенедикт… Завтрак готов.

Потом снова стук.

– Эй-эй, петушок давно пропел.

Рейн-Мари улыбнулась. Сколько раз она слышала от Армана эти слова: «Петушок давно пропел». У двери их сына Даниеля.

Хотя те последние несколько месяцев, проведенные Даниелем дома, не давали особого повода для веселья с учетом причины, по которой он в десять утра все еще спал. И она помнила ярость, в какую впадал их сын, когда отец входил в его спальню и начинал будить.

Ярость легко могла перейти в насилие.

И все же Рейн-Мари улыбалась. Начиналось это вполне нормально и естественно – какой молодой парень не любит понежиться в кровати. Так оно продолжалось довольно долго. Но потом изменилось.

– Можете сюда подняться? – проговорил Арман с верхней площадки.

Они переглянулись, Анни взяла Оноре на руки, и все пошли вверх по лестнице.

– Его здесь нет, – сказал Арман, отходя в сторону, чтобы они могли посмотреть в открытую дверь.

Его не только не было, но он и вообще сюда не заходил. Арман вошел в комнату, огляделся.

– А его вещи?

– Они здесь.

Да, комната выглядела точно так, как и перед уходом Бенедикта вчера вечером.

– Пойду-ка я позвоню, – сказала Рейн-Мари и пошла вниз в гостиную.

Она сняла трубку и стала набирать номер, а Арман и Жан Ги надели куртки, варежки и ботинки.

Гамаш уже выходил из дому утром – выгуливал Анри и Грейси вокруг площади. Но солнце тогда еще почти не встало, и он вполне мог пропустить что-нибудь. Кого-нибудь. В сугробе. Трескучий мороз спал, и теперь было просто холодно. Выйдя на улицу, Арман посмотрел на термометр на веранде. Минус шесть по Цельсию.

Не жарко.

Они пошли рысцой: Арман показал, что пойдет по часовой стрелке, а Жан Ги двинулся в противоположном направлении вокруг деревенской площади.

Он заставлял себя замедлять быстрый шаг. Не хотел ничего пропустить.

Его глаза смотрели внимательно, впитывали все. Мозг работал. Пытался развести действия и эмоции. Пытался не представлять тело Бенедикта, скрючившееся у дорожной обочины.

Если дело кончилось этим, то спешить было некуда, но они все же торопились.

Жан Ги вышел из-за поворота:

– Ничего, шеф.

Они сделали еще круг, теперь медленнее. Снежные стены были круты, но Жану Ги с помощью Армана удалось забраться наверх, и он пошел по неровной кромке, как канатоходец, глядя то в одну, то в другую сторону.

Из своего коттеджа вышла Клара, вскоре к ней присоединилась Мирна, покинувшая свой магазин. Даже Рут появилась.

– Рейн-Мари позвонила, – сказала старая поэтесса. – Есть что-нибудь?

– Ничего.

К ним присоединилась Рейн-Мари:

– Я только что говорила с Оливье. Бенедикт вечером заходил в бистро. Выпил пива, но пьяным вовсе не был.

Она, как и Арман, знала, что иногда люди в темноте и на холоде теряют ориентацию. Нередко выпивка и наркотик усугубляют растерянность.

– Ничего, – сказал Жан Ги, соскальзывая со снежной стены.

– Мы должны разделиться, – сказал Арман. – Проверить все въезды и выезды.

– Я посмотрю на Старой почтовой дороге, – сказала Клара.

Ответа она не стала ждать – сразу двинулась, куда сказала.

Они распределили между собой места поиска и разошлись, а Рут направилась поговорить с Оливье.

Несколько минут спустя все услышали резкий свисток. Рут призывала их в бистро.

Их кожу болезненно пощипывало, когда они вошли в тепло.