Пока участники процесса рассаживаются по своим местам — позвольте, немного расскажу о процедуре.

В военно-морском флоте еще Колчак ввел процедуру, аналогичную «разбору полетов» в авиации. Собственно говоря, первые трибуналы по проведенным операциям (не путать с военным судебным присутствием) прошли на авианосцах, потом это с оговорками распространилось на весь флот. Сопротивление этому нововведению было яростное, многие офицеры сочли оскорблением то, что их действия разбирают посторонние лица. Но трибуналы имели большой смысл, и это показали наши совместные походы с американцами в Тихом океане против Японского Императорского флота. В условиях недостаточности реальной практики такие вот критические разборы позволяли как можно большему количеству офицеров получить опыт на чужих примерах и чужих ошибках. А лишним это никогда не бывает.

Суть трибунала в следующем: я, как командующий операцией, должен представить на разбор все материалы. Доклад по моей операции делает специальный докладчик из Морского министерства, обычно из Академии имени Колчака, хотя бывает, что за это дело берутся и практики, после чего мне предоставят возможность внести свои замечания и свои трактовки произошедшего. Трибунал ad hoc[34]рассматривает материалы и выносит суждение по операции. Где были допущены ошибки, какие действия были правильными, какие — могут считаться новым тактическим приемом и на основании этого должны быть дополнительно изучены Академией. На трибунале присутствуют офицеры, проходящие обучение в Академии, но без права голоса. Их задача — внимательно смотреть, слушать и конспектировать, это считается учебным занятием, и эта операция может быть разобрана еще не раз на практических занятиях.

Конкретно в этом случае проблема состояла в том, что по неофициальным, но никогда не нарушающимся правилам доклад должно делать лицо, в звании не ниже того, чью операцию разбирают. Не менее достойные и авторитетные люди должны заседать в трибунале — возможно, поэтому здесь присутствует Их Высочество, специально оторвавшаяся от государственных дел и забот. Подобрать докладчика в моем звании не так-то просто — но подобрали. Авторитетный человек — адмирал, граф Казарский, потомок того самого лейтенанта Казарского, который один на бриге пошел против двух турецких линкоров, оставив на крюйт-камере заряженный пистолет, наказав последнему, кто останется в живых, разрядить его в крюйт-камеру, чтобы не сдать корабль врагу. Линкоры позорно бежали, а Казарский изобразил этот пистолет на своем гербе[35], будучи произведенным в дворянское звание. Отношения с графом Казарским были довольно прохладные, мы сталкивались несколько раз, крайний раз — во время охоты на генерала Тимура…

Казарский по сигналу председательствующего вышел на трибуну. Помощники из гардемаринов прицепили карту местности. Карачи и окрестности.

После чего Казарский в полной тишине начал выступление…

Я не буду приводить его здесь полностью, тем более что в нем содержались совершенно секретные сведения о тактике доставки и развертывания разведгрупп. Скажу лишь, что выступление оказалось намного короче, чем я ожидал, и было совершенно никаким.

Единственно, что старый адмирал Казарский ставил мне в вину, — превышение должностных полномочий и принятие самостоятельного решения о развертывании спасательной операции на дружественной территории, что было чревато — как он выразился — негативными политическими последствиями сего шага. Что касается самого инцидента, приведшего к гибели транспортных вертолетов, — граф определил операцию как поспешно подготовленную, но не поставил мне это в вину, указав на то, что разведывательная информация требовала принятия немедленного решения и: «…Принимая его, адмирал Воронцов был вполне в своем праве, ожидая успешного завершения сего предприятия к замирению мятежных территорий и пользе всего государства Российского».

Сам себе я вменил бы намного больше.

Что касается последовавшей спасательной операции — Казарский отметил, что она не была согласована, и, приказав провести ее, я поставил под сомнение командную вертикаль во флоте. Однако заметил, что извинительными обстоятельствами могут считаться: цейтнот по времени, недостаток разведывательной информации об обстановке в городе, а также вполне оправданная забота офицера о вверенном ему личном составе. Так же было отмечено, что, по данным агентурной разведки, при проведении спасательной операции были убиты немало «враждебных и явно мятежных Государству Российскому элементов».

Так что это был доклад скорее оправдывающий меня, нежели обвиняющий…

Но то, что произошло дальше, — вообще не имело прецедентов.

— Господа… — князь Гагарин постучал молоточком по серебряному боксерскому гонгу, — перед тем, как мы обсудим доклад и примем решение, слово имеет Ее Императорское Высочество Ксения Александровна.

Мне показалось, что все, абсолютно все в зале смотрят мне в спину. И в этот момент я понял, что решение, которое я принял до этого, — оно единственно правильное. Единственно!

— Господа… — Ксения Александровна по случаю траура была вся в черном, притом не преминула подобрать траурный наряд так, что хоть сейчас на обложку модного журнала, — полагаю, было бы сейчас уместным почтить память всех погибших минутой молчания…

Все встали. Красный как рак Гагарин прикашливал — сам не додумался до этого. Тишина была гробовой.

— Прошу садиться…

Шум стульев. Чей-то тайный шепот — или мне это кажется…

— К сожалению, господа офицеры, я не заканчивала военных училищ и академий, потому не вправе судить вас. Но могу сделать замечание, как регент и местоблюститель Престола, хранящий его для более достойного. Политические последствия, о которых здесь говорили, были, есть и будут. К сожалению, Господь не дал нам мирной жизни, и мы вынуждены воевать, для того чтобы сохранить завоевания Державы нашей. Мой царственный брат, безвременно ушедший от нас, часто говорил: там, где русский флаг однажды поднят, он уже никогда не будет спущен. К сожалению, его нет среди нас, чтобы повторить все это, — но заверяю вас, Господа, в своей политике по отношению к мятежным местам и территориям я всегда следую памяти моего брата…

Если бы могли, сейчас все вскочили бы и трижды прокричали: «Ура!» Я все-таки слишком долго не был в Санкт-Петербурге и забыл, как Ксения умеет выступать. А она умела это делать. Николай тоже учился этому, но он был слишком прост в душе для этого. А вот у Ксении — это с детства врожденное. Я слышал от ее матушки, ныне Вдовствующей Императрицы, что Ксения свет Александровна в детстве обожала закатывать скандалы. Просто так, на ровном месте. И не прекращала, пока не получала желаемое. Так что умение манипулировать людьми — из тех лет идет. Мы-то по скалам бегали, в муртазаков[36]да в казаков-разбойников играли…