легенды. Сольвейг, не глаза твоей матери делают ее легендой, а ее сердце и ее воля. Ее сила и ее дух. Ее любовь ко мне и моя к ней, и от этого она становится сильнее. И я становлюсь сильнее, потому что я — ее мужчина. Наша любовь не делает нас слабыми, а наоборот, дает сил.

Отец положил пальцы Сольвейг под подбородок и приподнял так, что они оказались лицом к лицу.

— Я знаю, ты хочешь выйти из тени своей матери. Я понимаю. Но ты не справишься с этим сама. Одиночество — плохой способ прожить жизнь. Ты убегаешь от того, что может дать тебе все, что ты хочешь, и даже больше. Узы любви — это не цепи, которые удерживают тебя на месте. Люби, кого захочешь, мое солнце. Но люби.

Ее мать тоже обвинила ее в побеге. Казалось, все считали ее трусихой. Сольвейг встала и сделала два шага в сторону, прежде чем поняла, что бегством снова докажет их правоту. Она застыла. Позади нее поднялся с бревна ее отец, и она повернулась к нему лицом.

Он улыбался ей такой знакомой улыбкой.

— Ты так и не ответила на мой вопрос, но я думаю, что ответ я уже знаю. Ты хочешь его. И ты хочешь себя.

Ее губы все еще не могли произнести ни слова в ответ, но Вали был прав, и знал это.

Отец притянул ее в свои объятия.

— Так возьми же то, что хочешь. Возьми все, что хочешь.

— оОо~

Со словами отца и эхом слов матери, звучащими в голове, Сольвейг двинулась через лагерь. Она искала Магни, сама того не желая. С ним будет тяжелее, она не сможет просто спросить у него совета и получить ответ: правильно это или неправильно. И все же она хотела его увидеть.

Она нашла его на опушке леса, у реки, рубящим дрова. Он снял нагрудник и тунику, и Сольвейг остановилась, прежде чем он увидел ее, чтобы понаблюдать за его работой.

Он был красивым мужчиной. Широкоплечим и с хорошей мускулатурой. У него были стройные бедра и сильные ноги. Как и у ее отца, его грудь была безволосой.

Он умылся и заплел волосы в свободную косу, как всегда делал, когда работал. Когда он совершал набег, то заплетал косы только сбоку, оставляя остальные волосы рассыпаться веером по спине. На досуге же Магни носил волосы, как это делал его отец, распущенными и без украшений.

Татуировка покрывала верхнюю часть его спины, от плеча до плеча; она не видела ее раньше. Чернила были темными, как будто татуировку сделали недавно. Возможно, после последнего набега. Это было изображение двух птиц, воронов, подумала она, как у Одина, и они, казалось, летали, когда мышцы Магни напрягались с каждым ударом топора. Сольвейг чувствовала каждое его движение как свое собственное.

Гадая, злится ли он все еще на нее за то, как она разговаривала с ним в гетландском лесу, и, как могла, готовясь к отказу, она вышла вперед.

— Ты хорошо говорил сегодня. О Париже.

Сольвейг напряглась, будто Магни мог повернуть топор и зарубить ее.

Она приспособила свои слова к его движениям, чтобы не напугать его слишком сильно. Но он, казалось, совсем не удивился. Должно быть, Магни был очень внимателен во время работы, одним глазом высматривая неприятности.

Знал ли он, что она стояла там, среди деревьев, наблюдая за ним? При этой мысли Сольвейг почувствовала, как ее лицо вспыхнуло.

Он уронил топор и поднял свою тунику, чтобы вытереть ею лицо.

— Ты снова со мной разговариваешь?

Спрашивая, Магни провел рукой с туникой по груди. Сольвейг не могла оторвать глаз от этого движения, от его блестящей кожи, от перекатывающихся мышц. Это беспокоило ее — то, как ее тело иногда игнорировало разум, когда Магни был рядом.

— Но это ты ушел. С цветами другой девушки на шее.

Нет, нет, нет! Она не искала его, чтобы ссориться!

Тогда почему она начала разговор так? Ну, потому что она хотела вернуть их дружбу. Она скучала по Магни, хранителю всех ее секретов. Она хотела помириться с ним. Она хотела…

Магни вздохнул, и этот звук был самим разочарованием.

— Я не хочу ссориться с тобой, Сольвейг. На сегодня с меня хватит сражений. — Он натянул тунику через голову. Белье прилипло к его влажной от работы коже.

— Подожди.

Он остановился на полпути, уже наклонившись, чтобы снова поднять топор. После паузы длиной в удар сердца он поднял его и выпрямился, держа ручку свободно. И уставился на нее, ожидая.

Сольвейг не знала, что делать или говорить. Ее сердце колотилось гораздо сильнее, чем когда-либо в битве.

Он ничего не сказал, но и не двинулся с места. Он просто стоял там и ждал.

Слова родителей эхом отдавались в голове Сольвейг.

«Возьми же то, что хочешь. Возьми все, что хочешь».

«Здесь, на земле, есть все, что тебе нужно».

«Наша любовь не делает нас слабыми. Она придает сил».

И слова Магни. «Я буду ждать».

Она не была трусихой. Она была Девой-защитницей, рожденной из легенд, она была храброй и сильной. Сама по себе она еще не легенда, но и не огонек, который можно растоптать ногами.

Или, возможно, она все-таки была трусихой. Были вещи, которые она хотела, но за них ей нужно было бороться. Сольвейг боялась неудачи, и это было малодушно.

«Узы любви — это не цепи».

— Чего ты хочешь, Сольвейг?

«Возьми же то, что хочешь. Возьми все, что хочешь».

— Я не хочу, чтобы меня от битвы заслонял мужчина. Я не хочу, чтобы мне мешали идти по дороге моей судьбы.

Магни ничего не сказал. Выражение его лица не изменилось. Он ждал.

«Наша любовь не делает нас слабыми. Она придает сил».

Расправив плечи, она подошла к нему. Это был человек, которого она любила всю свою жизнь, как брата. Это был юноша, которого она любила теперь как мужчину. Хороший, сильный и красивый. Он не стал бы ее удерживать. Никогда бы не стал.

Сольвейг положила руки Магни на грудь.

— Я хочу, чтобы ты любил меня как женщину.

Он вздрогнул и схватил ее за запястья свободной рукой. Она думала, что он намерен оттолкнуть ее, но Магни только обнял ее и пристально посмотрел ей в глаза.

— Я люблю. Я люблю тебя такой, какая ты есть.

Она хотела большего, чем слова. Теперь, когда она выбрала этот путь, ей нужно было пройти его до конца.

— Я хочу, чтобы ты показал мне.