говоря, в обычных обстоятельствах он бы гордился своим размером. Мальчишки всегда мерились этим друг с другом, и стесняться ему было нечего. Но сейчас он думал только о ее боли. И все же ему нравилось ее чувство юмора, оно говорило о том, что ей с ним легко — и самому Магни становилось легче.

— У меня могучий меч!

Она хлопнула его по животу.

— Ну да. Давай посмотрим, каков этот меч в деле. — Она убрала свою руку с его плоти, одновременно убрав и его руку тоже, и полностью опустилась на него.

Ощущение было настолько взрывным и глубоким, что Магни стал твердым как железо и камень от головы до самых кончиков пальцев. Они оба ничего не видели, и это обострило остальные чувства, особенно осязание, и Магни теперь мог чувствовать каждый трепет Сольвейг снаружи и внутри. Горячая и мягкая, твердая и влажная, она содрогалась на нем так, будто сама жизнь заключалась в их соединении.

Сольвейг молчала. Ее пальцы впились в его плечи, он чувствовал, как она напряжена. Он попытался вдохнуть — глубоко, чтобы найти в себе силы заговорить.

— Сольвейг? — его голос скрежетал, как корабль по песку.

— Болит. — Сдавленный выдох.

Слово пронзило его насквозь.

— Прости. Поднимись. Я не хочу…

— Нет! — Она забыла, что нужно шептать. — Я хочу. Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал. Чтобы ты узнал то же, что позволил узнать мне.

— Но необязательно должно быть больно. Ты можешь коснуться меня руками.

Она сжалась на нем, и она застонали, каждый по своей причине.

— Я хочу этого.

Он ухватил ее за бедра и заставил остаться на месте.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно из-за меня. Не делай этого со мной.

Его тело хотело ее, неважно, что ей было больно, неважно, что говорил разум, и Магни пришлось напрягать всю свою волю, чтобы заставить себя просить ее остановиться. Когда она напряглась снова, вся его воля испарилась. Он застонал и попытался заговорить, но не смог.

— С каждым разом, как я двигаюсь, болит все меньше, — сказала она, и он решил поверить и сдаться за них обоих. Он отпустил ее бедра и обнял ее, чтобы найти ее губы своими губами в темноте.

Он позволил ей двигаться, как она хотела, чувствуя, как она пытается найти облегчение боли и, может быть, путь к удовольствию. Каждое ее движение уносило его все выше. Он держался так долго, как мог, надеясь, что ее боль вот-вот кончится, но скоро — слишком скоро — начал двигаться вместе с ней в ее ритме, сжимая ее ягодицы, ища собственное освобождение.

Когда потребовалось вдохнуть, Магни оторвался от губ Сольвейг и уронил голову ей на плечо. Ее губы были у его уха, когда он услышал это — легкий вздох, чуть более высокий, чем обычно. Он знал этот звук, наконец-то он был ему знаком. Он слышал это, когда трогал Сольвейг рукой.

Она нашла удовольствие.

Закрепляя свою победу, он перевернулся, снова уложив ее на мех, и лег сверху. С каждым его толчком Сольвейг издавала все тот же задыхающийся звук. Он скользнул под нее рукой, приподнял бедра, чтобы толкаться сильнее, и ее вздохи превратились в имя: в его имя.

— Магни… Магни… Магни!

— Да, — выдавил он. — Со мной. Ты со мной?

Она не ответила, но сжала его волосы — и сжалась вокруг него. Магни отпустил себя, выйдя из нее в последний миг и пролившись на ее живот.

Он упал на нее и некоторое время они лежали, задыхаясь, так. Потом, когда Магни смог двигаться, он нащупал тунику — кажется, это была туника — в темноте и вытер их обоих насухо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Сольвейг замурлыкала и повернулась к нему.

— Все покалывает и гудит.

Слова подходили и его ощущениям.

— Надо одеться до того, как уснем, любимая.

— Любимая, — выдохнула она и больше ничего не сказала. Кажется, сегодня в этих франкских лесах они будут спать нагишом.

Лежа так неподвижно, как только мог, Магни потянулся за своим плащом. Потом накрыл их обоих, обнял Сольвейг и закрыл глаза.

— oOo~

Магни проснулся от чувства ужаса, распахнул глаза и потянулся к топору. Его не было.

Вали держал его в руках. Он стоял рядом и недобро ухмылялся.

Сольвейг продолжала спать, легко похрапывая, будто они не были на вражеской земле, и ее отец Ульфхедин не нависал над ними подобно разгневанной горе.

Ее отец бросил топор, и лезвие вонзилось в землю рядом с головой Магни. Он не промахнулся. Если бы Вали хотел убить его, топор вонзился бы Магни прямо между глаз.

— Вас бы убили, пока вы тут прыгали друг на друге посреди франкских лесов, как дураки; сделали бы из кожи плащи, а из черепа — шлем. Скоро рассвет. Мы снимаем лагерь и уходим.

Он повернулся и направился к лесу. Магни проследил за ним, пытаясь усмирить сердце.

— Сольвейг. — Он ткнул ее в плечо. — Проснись.

Она застонала и спрятала нос под его плащом. Он потряс ее сильнее.

— Любимая, где мы, по-твоему, находимся? Пора просыпаться и идти. Мы во Франкии, помнишь?

Это заставило глаза Сольвейг открыться.

— Беда?

Она села и Магни тут же забыл обо всем при виде ее тела. Даже со спутанными волосами, все еще испачканными кровью прошлой битвы, она была прекрасна. Алые вершины ее грудей показались из-за сползшего плаща, и в какое-то мгновение он был готов уложить ее обратно на мех.

А потом вспомнил Вали.

Он ответил:

— Твой отец был здесь. Не франки. Хотя я бы охотнее встретился с ними.

— Мой отец?

Магни кивнул.

— Он разбудил меня. Недовольный тем, что ты со мной здесь… если сказать мягко.

Ее смех удивил его — и немного оскорбил. Злой берсеркер — вовсе не смешное зрелище, подумал он, особенно для мужчины, который провел ночь с драгоценной дочерью этого берсеркера.

— Он метнул топор почти мне в голову. Не думаю, что он шутил.

— Ты был бы мертв, если бы он хотел причинить тебе вред. Он не злится. Он почти уговорил меня пойти к тебе.

— О чем ты?

— Только о том, что наши родители будут рады, если узнают, что мы вместе. — Она встала, и снова он был заворожен зрелищем, а потом заметил следы крови на ее бедрах. Она же, казалось, не замечала ничего и надела бриджи без всякого признака боли.

Его молчание, кажется, привлекло внимание Сольвейг, и она обернулась, держа тунику, все еще с голой грудью.

— Мы ведь вместе, да?