и двадцатилетнего возраста, Достоевский уже выражал «сильную и неконтролируемую неприязнь к нерусским вообще». Достоевский умолял своего приятеля «оставить всякую попытку к сближению его с иностранцами: „Чего доброго, женят меня еще на какой-нибудь француженке, и тогда придется проститься навсегда с русской литературой“»[80]. К счастью для всех француженок мира, Достоевский был известен тем, что с ним случался обморок или припадок всякий раз, когда он встречал красивую женщину, так что риск стать жертвой его «чар» сводился к нулю.

Между тем Достоевский убедил себя в том, что будет профессиональным писателем. Его первый роман, «Бедные люди», имел мгновенный успех, открыв перед ним двери в петербургские литературные круги, где его приветствовали как «нового Гоголя». Это, однако, стало для Достоевского отравленной чашей: довольный поначалу вниманием к своей персоне, он вскоре начал ссориться с любым, кто в чем-то ему перечил, – то есть примерно со всеми. Его следующим романом был «Двойник». Это удивительная книга о чиновнике по фамилии Голядкин, случайно встречающемся со своим двойником. Сначала они поддерживают дружеские отношения, но вскоре двойник начинает отнимать у Голядкина его жизнь. Очевидно, что в романе описан распад личности. «Двойник» вызвал разные реакции. Вообще, чем больше известности приобретали произведения Достоевского, тем больше он становился предметом насмешек, в частности, со стороны Тургенева, что в конечном счете привело к их стычке за рубежом.

Появляются грубоватые эпиграммы с намеками на то, что Достоевский страшно завидует Гоголю. У писателя быстро складывается репутация эксцентричного персонажа, известного своими тиками: он дергает и закручивает бороду, закусывает усы и сквернословит. Ведутся ученые беседы о том, что это – эпилепсия, синдром Туретта или пляска святого Витта, а много лет спустя сам Фрейд написал о нем целое психологическое исследование. Достоевский явно страдал эпилепсией и писал брату о своих «самых разных припадках». Фрейд считал, что все это было у Достоевского в голове – как реакция на смерть отца.

Мне нравится мрачный тон и черный юмор в романах Достоевского, но их почти физически больно читать, если ты знаешь хоть что-то о жизни автора. Хотя они не автобиографичны, душевные муки писателя видны в каждом персонаже. Я не могу даже представить себе все те страдания, которые ему пришлось перенести за свою странную жизнь. Вскоре после приобретения писательской известности Достоевского арестовали за участие в политическом заговоре. В возрасте двадцати восьми лет он пережил инсценировку расстрела, где каждый из осужденных стоял перед взводом солдат в белом балахоне с длинными рукавами и колпаком на голове. Хуже того, человек, зачитывавший смертный приговор, заикался. В последнюю минуту вмешался царь, и приговор был заменен на четырехлетнюю сибирскую каторгу. Не забывайте, что все это происходит с человеком, страдающим тяжелой формой эпилепсии и, возможно, психически нестабильным – или как минимум крайне чувствительным и ранимым[81].

Через Раскольникова Достоевский хотел показать, что Россия больна и что ей нужно вернуться к своим корням. Его ранние высказывания о своей стране готовят нас к тому, что последует позже. Проведя четыре года на каторге в Сибири и отслужив довольно длительное время в армии (которую он ненавидел), он женился на раздражительной женщине, которая с трудом мирилась с его приступами эпилепсии. Позже он писал о ней: «Мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру)»[82].

Это, конечно, вряд ли способствовало улучшению его настроения. А ведь Достоевский уже тогда был рассерженным молодым человеком. Вскоре после переезда в Санкт-Петербург он стал писать статьи для журнала, который издавал вместе со своим братом. И по тону, и по содержанию эти статьи были ультранационалистическими. Русские никогда не обижаются, как другие народы, – писал он. Русские говорят на всех языках. И они никогда не хвастаются, – добавлял Достоевский. (Я могу авторитетно заявить, что ни одно из этих утверждений не является правдивым по отношению к русским – как, впрочем, и к людям любой другой национальности. Возможно, они правдивы по отношению к каким-нибудь существам из «Стар Трека». Но фраза «никогда не обижаются» особенно несправедлива к русским. Если мой опыт научил меня хоть чему-нибудь, так это тому, что русские обожают обижаться. Но Достоевского, наверное, следует похвалить за патриотизм.) В этих отчаянных протестах Достоевского есть что-то очень грустное: они напоминают мне мое упорное стремление читать стихи как Ахматова и отказаться от использования английского на протяжении нескольких месяцев, чтобы почувствовать себя «настоящей русской». Такие вещи всегда показывают человека, отказывающегося заняться своим внутренним конфликтом. В жилах Достоевского текла татарская, литовская, белорусская и польская кровь, но он считал себя «самым русским из русских». Понимаете теперь, что я имела в виду, говоря о находящихся во власти самообмана клоунах, которые не желают быть тем, чем являются?

Во всех биографиях Достоевского встречаются эпизоды, заставляющие тебя думать: «Ох, Федя, что же ты опять натворил?» Этот человек написал роман под названием «Идиот» – и постоянно, хотя и ненамеренно, совершал идиотские поступки себе во вред. Да, он любил Россию, но любовь эта не распространялась на русских, попадавшихся на его пути в Западной Европе. Встретив Герцена, он написал другу: «С нашими умниками противно и встретиться. О бедные, о ничтожные, о дрянь, распухшая от самолюбия, о говно!»[83] В Лондоне джин, копоть и проститутки вызывают у него омерзение. Особенно он возненавидел Хрустальный дворец. В отвращении он сбегает в Париж, который, впрочем, ненавидит еще больше: «Французы, ей-богу, такой народ, от которого тошнит»[84]. Думаю, он получал определенное удовольствие от своей любви к женщинам, хотя ему явно сложно давались положительные эмоции. После свадьбы с первой женой у него четыре дня не прекращались эпилептические припадки. Вторая жена, Анна Григорьевна Сниткина, оказалась, однако, настоящей находкой. На момент знакомства с Достоевским она была стенографисткой. Он диктовал ей роман «Игрок». После первой встречи она описала его как «странного, измученного, изможденного, больного» мужчину, одетого в поношенный жакет. (Хм-м. Идеальное первое свидание.) Благодаря ее стенографическим навыкам роман был написан за двадцать шесть дней. В день, когда книга была закончена, она пришла к Достоевскому в «шелковом лиловом платье», которое он нашел столь очаровательным, что покраснел. Через три месяца они поженились.

Но он не мог перестать быть Достоевским. Никто не должен был с ним разговаривать по утрам до того, как он выпьет две чашки кофе. (Это, впрочем, было одной из самых его безобидных привычек.) Его второй жене казалось, что ей приходится одеваться «как женщине вдвое старшей», потому что Достоевский ревновал, когда на