Длинные черные косы девушки, переплетенные шелковыми лентами и золотыми шнурками, свешивались ей на грудь и мешали работать. Саддха резким движением откинула их назад, подняла голову, встретилась взглядом с Карлом и заулыбалась. Ее агатовые глаза радостно сверкнули, алые, как лепестки пиона, губки приоткрылись, явив ряд совершенных по форме и белизне зубов. Не залюбоваться девушкой было невозможно.

Карл улыбнулся ей в ответ и с некоторым усилием отвел глаза.

– Относительно же великого переселения народов, которое якобы началось в девятьсот пятидесятом году христианской эры, – внушительно откашлявшись, произнес Дэн-Ку, – я могу лишь сказать тебе, что…

День неспешно клонился к вечеру.

Саддха уходила и приходила, неслышно скользила по пещере с метелочкой из перьев для стирания пыли. Золотые змейки в ушах девушки подмигивали Карлу крошечными рубиновыми глазками.

Его снова поили чаем, молоком, чаем с молоком, а вечером дали какой-то травяной отвар, глотнув которого Карл чуть не подавился – таким крепким, густым и горьким оказалось зелье.

Дэн-Ку, откровенно наблюдавший за гостем, тут же поинтересовался: как?

– Очень вкусно, – ответил Карл, справившись со жжением во рту. – А можно еще?

– Отчего же нет, – усмехнулся Дэн-Ку и засунул в рот очередную рисовую лепешку.

Сам он во время беседы с Карлом пообедал, несколько раз плотно закусил, а теперь, судя по всему, собирался ужинать.

Саддха, бросив на Карла виноватый взгляд, поставила перед отцом кувшинчик с подогретым вином, большую миску с дымящимся, политым ароматным соусом мясом и несколько мисок поменьше – с бурым рисом, лапшой, травами и какими-то сушеными оранжевыми ягодами.

* * *

– Все, – произнес Дэн-Ку, – на сегодня хватит. Спать будешь здесь.

И он широким жестом указал на лавку у входа.

– Нет, не все, – возразил Карл, вставая, – я еще не поблагодарил вас за свое спасение…

Дэн-Ку небрежно махнул рукой:

– Благодари мою дочь. А что касается остального, то об этом мы поговорим завтра.

Он вынул трубку изо рта и подул на светильник.

Хотя тот висел достаточно высоко над головой, а выдох старца был довольно слабым, пламя задрожало, заколебалось, бросая на стены пещеры скачущие тени, и с легким шипением погасло.

«А у старика страсть к эффектам», – сонно подумал Карл, вытягиваясь на жесткой скамье.

Шелковая занавесь в глубине пещеры раздвинулась, и оттуда появилась Саддха с меховой подушкой и одеялом.

– Доброй ночи, Саддха, – пробормотал Карл, когда она, подложив ему под голову подушку, присела на его скамью, – и спасибо тебе…

Девушка тихонько рассмеялась и приложила пальчик к его губам.

Потом нагнулась к уху (черные косы скользнули по лицу Карла, оставив ощущение прохладной шелковой гладкости и тонкий нежный аромат) и прошептала:

– Спи. Отец говорит, завтра ты будешь совсем здоров и силы вернутся к тебе. Тогда и поблагодаришь меня.

«О чем она», – погружаясь в сон, как в глубокую темную воду, удивился Карл.

Однако додумать эту мысль не успел, потому что темная вода сомкнулась над его головой, и почти сразу же ему начала сниться женщина.

Не Саддха.

У женщины были пепельные волосы до плеч, тонкое, нежное, очень белое лицо и особенные глаза – большие, мягкие, словно выстланные изнутри светло-серым бархатом. Она, прижав руки к груди, смотрела на Карла печально, кротко, с безграничной любовью, но почему-то виновато. За что-то она хотела попросить у него прощения и не смела.

Уходила, растворялась в озерной глади, а он пытался удержать женщину за руку и не мог, потому что сам был в чем-то виноват перед ней, и это «что-то» сковывало и не пускало его.

Тогда он рассердился, потому что не терпел ощущения собственной беспомощности никогда и ни в чем, а рассердившись – проснулся.

И оказалось, что нет никакого озера, никакой темной воды, а есть лунный свет, пещера высоко в Гималаях, и до цели осталось не более чем полшага.

Все хорошо. Он жив и здоров. С ней тоже не должно было случиться ничего страшного.

Завтра он войдет в Шамбалу.

А потом вернется оттуда.

И сероглазой женщине уже не придется тосковать в одиночестве.

* * *

Она лежала, свернувшись комочком, на больничной кровати, натянув одеяло на голову и время от времени тихонько всхлипывая. Левый бок немилосердно колола сломанная пружина, но Аделаида этого не замечала.

Здесь, под старым вытертым одеялом, она, по крайней мере, была в безопасности.

Здесь можно ни о чем не думать и не принимать решений.

Никакая сила, никакой Шаховской, никакие врачи и медсестры со своими скальпелями и прочими орудиями не смогут вытащить ее отсюда.

Она останется здесь, пока… пока не случится какое-нибудь чудо.

И не говорите, что чудес не бывает! Это не так!

Жаль, конечно, что нельзя пойти на скамейку (а вдруг там еще сидит страшный Шаховской!) и скрыться от надоевших врачей в Сиреневой стране…

Как хорошо, как здорово все получилось в последний раз!

Она сразу же очутилась у двухэтажного особняка на Лёвенштрассе, окруженного цветущими сиреневыми кустами. Их аромат, густой и весомый, казался почти видимым в прозрачном летнем воздухе.

И она не просто увидела брусчатку под ногами и стену дома, облицованную серым с прожилками мрамором, она сделала несколько шагов вдоль этой стены, касаясь ее (стена была теплой, гладкой, отполированной до шелковистого ощущения в пальцах), и вышла к крыльцу.

Высокие узкие двери, в одном стиле с высокими узкими окнами, обвитыми диким виноградом, оказались распахнуты и отражали солнце.

Замирая от счастья, прижимая обе ладони к бьющемуся сердцу, она ступила на первую ступень, такую же гладкую и шелковистую на вид, но не скользкую, а безопасную.

И тут кто-то сзади положил руку ей на плечо.

Уверенная, что это Карл (а кто же еще?), она обернулась (солнце ударило в глаза и ослепило ее) и бережно, двумя руками, приняла тяжелую кисть стоявшего перед нею мужчины и поднесла к губам.

И вдруг все исчезло: и дом, и лестница, и отражение солнца в распахнутых настежь дверях. И оказалось, что это вовсе не Карл, а Шаховской.

И снова была скамейка, и многооконный больничный корпус за спиной, и руки Шаховского на ее плечах, и совсем рядом – его потное, разгоряченное лицо и запах мерзкого одеколона (хоть Леонид и уверял, что признает только «Hugo Boss»).

А впрочем, бог с ним, с одеколоном, и с этими признаниями в вечной дружбе и навязчивыми предложениями помощи. Ей, Аделаиде, важно лишь то, что он сказал о ее ребенке.