В конце ужина Камилла заявила, что хочет снова заниматься живописью. В другое время родителей это бы обеспокоило. Путь художника далеко не гарантирует надежного будущего. Но сейчас дело обстояло по-другому. Уже то, что у девочки появилось какое-то желание, бесконечно радовало родителей. Как хорошо, что она вновь мечтает и строит планы. Сама Камилла впервые за долгое время чувствовала себя сильной и не подвластной никакому разрушительному влиянию. Она преувеличивала, но дело было в том, что теперь она не знала полумер ни в силе, ни в слабости; для нее существовали только крайности. Новое решение позволяло ей взять верх над палачом. Он уничтожил ее, украв у нее тело, но не сможет украсть ее жизнь. Камилла нашла в себе силы больше не связывать живопись с пережитым насилием. Она решила поступать в Академию художеств. Ей сказали, что сейчас уже слишком поздно, надо было подавать документы еще весной. Но мадам Бертье, директриса лицея, и тут помогла все уладить. Камиллу приняли в Академию. Все лето она провела в библиотеке, листая книги по искусству и открывая для себя мир множества художников, начиная с Отто Дикса[29] и кончая Шарлоттой Саломон[30].

Перед поездкой в Бретань Камилла попросила у родителей разрешения провести несколько дней в Париже. Они не могли ей отказать, ведь для нее это было жизненно важно. Ей так хотелось снова побывать в парижских музеях, особенно в Орсэ. На этот раз волшебство подействовало еще сильнее, чем раньше. Если бы только можно было провести в музеях все лето! Камилла прочувствовала могущество красоты, способной заживлять раны. Когда мы смотрим на картину, никто нас не судит, мы общаемся на равных, кажется, что произведение искусства способно понять нашу боль и молчаливо утешить; оно пребывает в вечной неизменности, его единственная цель – омыть нас волнами прекрасного. Печали забываются в обществе Боттичелли, страхи утихают с Рембрандтом, горести смягчаются с Шагалом.

В Бретани Камилла все время вспоминала массу увиденных образов, и в ней рождалось нечто новое, пробивался собственный голос. Конечно, она и до трагедии много рисовала, и оригинальность ее работ не вызывала сомнений, но сейчас эта оригинальность еще усилилась, еще более четко определилась. В жизни всякого художника наступает момент, когда он говорит себе: именно сейчас. У Камиллы он наступил этим летом. Она вернулась к жизни благодаря искусству, и это придавало ей еще больше сил и уверенности. Никто на нее не похож, в искусстве она такая одна.

Начало занятий в Академии художеств прошло замечательно. Камилла была счастлива, что попала в новую обстановку, где ее не преследовали воспоминания. Иногда можно выздороветь просто за счет географического перемещения. Конечно, Камилле стало лучше, но все-таки на нее порой еще накатывало прошлое. Нет, нужно от этого избавиться. Она должна восстановиться, не просто замазав трещины, а выстроив новый фундамент существования. Лучше всего с помощью психолога. Камилла поискала в интернете и остановилась на Софи Намузян. Ее имя почему-то вызвало у Камиллы доверие.

Камилла представляла себе пухленькую блондинку невысокого роста, этакую счастливую мать семейства. Но перед ней оказалась высокая сухопарая седая дама, словно сошедшая с картины Джакометти[31]. На первый взгляд довольно суровая, она была не из тех, кто обещает разрешить ваши проблемы за три сеанса.

На ее лице отражались превратности долгого пути, пройденного в попытках отыскать умиротворение.

При первой встрече Камилла говорила немного, и Софи Намузян не побуждала ее к большей откровенности. Они узнавали друг друга через молчание. Нужно несколько недель, чтобы почувствовать себя в кабинете более свободно. Психолог интуитивно определила профиль новой пациентки. Счастливое детство, спокойная семейная обстановка, уравновешенная жизнерадостная девочка, внезапно надломленная какой-то травмой. Скорее всего, ее изнасиловали, причем это был не кто-то из домашних, а посторонний, действовавший грубо и непредсказуемо. Отсюда шок, причем этот тип, вероятно, ее шантажировал. Как бы то ни было, ясно, что о происшедшем она никому не говорила, и это теперь ее и мучило – невыносимый ужас случившегося несчастья и вынужденное молчание.

Проницательность Софи Намузян производила сильное впечатление. Некоторых людей разгадать легко, но Камилла к ним не относилась. Свои подлинные чувства она изо всех сил старалась скрыть – от застенчивости. Точнее, не совсем от застенчивости; ей часто хотелось кричать, разорвать пелену, удерживающую ее речь; нет, она испытывала скорее стыд. От этого стыда ее могли освободить только слова. Софи Намузян собиралась терпеливо ждать этих слов. Рано или поздно они придут и будут решающими.

Родители пожертвовали своими сбережениями, чтобы снять Камилле студию поблизости от Академии. Для нее было бы слишком утомительно каждый день ездить туда и обратно, к тому же самостоятельное житье, возможно, принесет ей пользу. По крайней мере, она сама так считала. Квартира находилась в небольшом неказистом доме, но для Камиллы это не имело никакого значения. Все свое время она проводила в Академии, где просторные помещения, называемые мастерскими, позволяли студентам работать в условиях, которые казались Камилле идеальными. Тем не менее друзей она не завела. Как только разговор становился слишком личным, она говорила, что ей пора уходить. Вечеринок она избегала, ссылаясь на занятость. С одной стороны, ей хотелось бы общаться с другими начинающими художниками, сравнить их работы со своими, поделиться сомнениями, но с другой – все это было пока выше ее сил. Сама мысль о том, что можно завязать новые отношения, ее пугала. Желая убедиться в собственной правоте, она вспоминала всех художников, которыми восхищалась и чьи жизни представляли собой шедевры одиночества. Она еще иногда говорила по телефону с Ирис, но они больше не встречались. Камилла все сильнее отдалялась от мира, но это ее нисколько не печалило.

Камилле нравилось растворяться в толпе, больше всего во время лекций Антуана Дюри. Она садилась обычно в середине амфитеатра; прочие студенты служили ей как бы защитным бастионом. Камилла особенно любила этого преподавателя, в котором, как ей казалось, уживались две личности. Во время лекций он, хотя явно был увлечен своим предметом, всегда держался в строгих рамках, не допускал ни отклонений, ни импровизации, следовал заранее намеченным путем. А во время практических занятий как будто чувствовал себя намного свободнее. Очень внимательный к каждому из студентов, он мог неожиданно изменить программу, чтобы полнее удовлетворить чьи-то ожидания. Камилла иногда задумывалась: что на самом деле представляет собой этот человек? Интуитивно она ощущала в нем товарища по несчастью; другие ничего не видели, но она угадывала в нем некое смятение. Он как раз недавно расстался с Луизой, и за его отрешенным видом никто не замечал отчаяния; почувствовать его могла лишь раненая душа.