теряет контроль над своими мышцами, своей независимостью, своей жизнью. Пока в силах, будет кормить себя сам.

Вот он и посасывает свой ванильный коктейль, наблюдая за тем, как Грейс с Кариной уминают на его глазах праздничный ужин, и злясь оттого, что бывшая жена не подумала предложить ему свекольный суп в стакане с трубочкой. Ричард слишком уперт, слишком, по-глупому, обидчив, чтобы просить. Вместо этого он настраивается на картинки и звуки их трапезы: звякают приборы о фарфор, шумно прихлебывает суп с ложки Карина, передаются из рук в руки дымящиеся миски, жует с открытым ртом Грейс. Весь этот чувственный опыт — каждая праздничная, запретная его частичка — внушает ему отвращение. Даже Бинг Кросби, поющий «White Christmas», воспринимается им как личное оскорбление.

Никто не разговаривает. Грейс, болтушка от природы, не произнесла ни единого слова. Молчание всегда было плащом, которым она прикрывала свою злость или страх. Девушка быстро орудует вилкой, подчищая тарелку так, будто соревнуется с кем-то наперегонки и уже нацелилась заполучить главный приз. Она управляется с трапезой раньше, чем Бинг Кросби допевает свою песню. Грейс отталкивается от стола, ставит свою суповую миску на тарелку и встает, собираясь пройти в кухню.

— Ну-ка стой! — командует Карина. — Тебе не разрешали вставать из-за стола.

— С чего вдруг? Я все доела.

— Ты не попробовала ни пряник, ни маковец.

— Я не хочу ни пряника, ни маковца.

Грейс обожает и пряник, и маковец. Как и Ричард.

— Ладно, тогда просто посиди с нами. Вигилия еще не закончилась.

Грейс уступает и остается на своем месте, но десерт на тарелку не кладет. Ричард замечает, что она украдкой бросает на него быстрые, мгновенные взгляды, как будто смотреть на него чуть дольше может быть опасно. Одно дело — читать о БАС в Интернете, чем, как он предполагает, она и занималась в своей комнате наверху последние два дня, и совсем другое — сидеть напротив него за столом, когда между ними только тарелка с пряниками и пара мерцающих свечей, видеть эту дрянь вживую, во плоти, поселившуюся в собственном отце.

— Как прошли экзамены? — интересуется Карина.

— Ужасно.

— Надо же, а что случилось?

— Мне было не до учебы, читала про БАС как заведенная.

Ричард с Кариной с ошарашенным видом поворачиваются друг к другу:

— Но откуда…

— Ты заявляешь мне, что папа снова с тобой съехался, но отказываешься объяснить, с какого перепугу. Я скинула эсэмэску Ханне Чу, написала, что все это очень странно, она мне и рассказала.

— Прости, милая…

— Получается, Ханна Чу и бог знает кто еще были в курсе того, что у отца БАС, а я ни сном ни духом. Как же я рада быть частью этой семьи, или как вы там это называете!

— Именно по этой причине мы и не хотели тебе ничего рассказывать до экзаменов.

— Это же не вдруг случилось. Почему молчали?

— Я сама узнала только недавно, — оправдывается Карина.

Она все знала уже в июле, если не раньше. Как всегда — переводит стрелки, как всегда — праведница, как всегда — невинная овечка. Ричарду хочется вцепиться в эту ложь, доказать обратное, в кои-то веки вывести Карину на чистую воду перед Грейс, но голос слишком плохо его слушается, он не успеет и слово вставить и потому спускает ситуацию на тормозах.

— А что ты? — спрашивает Грейс, впервые обращаясь к отцу. — Почему ты мне ничего об этом не сказал?

Диагноз ему поставили аккурат накануне прошлого Рождества. Ему не хотелось портить Грейс праздник своими мрачными новостями. Потом наступил период полного отрицания. Он не мог даже шепотом, в одиночестве своей квартиры, где никто не мог его услышать, произнести, что у него БАС, какое там проговорить эти три буквы вслух своему единственному ребенку. Ричард продолжил свои гастроли, делая вид, что все в порядке, и еще три месяца не признавался Тревору в своем диагнозе. В скором времени правая рука ослабла еще больше — это ставило под угрозу качество его исполнения, его репутацию, его жизнь, — и игры кончились. Но он все равно не объявил миру о своем диагнозе. Тревор решил на некоторое время выдать его болезнь за тендинит. Так что поначалу в сокрытии новостей от Грейс не было ничего личного.

А потом стало. Он боялся дать дочери очередной повод его оттолкнуть, боялся, что она может отдалиться настолько, что их отношения будет уже не восстановить. Он еще до БАС не представлял себе, как все исправить и возможно ли это вообще. Чего уж тут скрывать, ленился и думал, что у них все впереди. А теперь у него БАС, так что у них нет двадцати лет на психотерапию и ему не хватит жизни, чтобы все уладить, к тому же он до сих пор понятия не имеет, как выправить положение. Начал-то он неважно.

— Я пытался. Много раз. Тяжело это. У тебя была сессия, потом второй семестр твоего первого года в университете. Не хотел портить тебе это потрясающее время.

— Не волнуйся, не испортишь.

Преданная своей матери чуть ли не с самого рождения, Грейс всегда винила Ричарда в несчастьях Карины и в их разводе. Сейчас, когда дочь сидит напротив, скрестив руки на груди и сверкая взглядом, Ричард может разглядеть еще одну черту Грейс, появившуюся, вероятно, не один год назад и подпитывающую ее гнев. До этого момента он никогда не замечал, что Грейс испытывает боль от предательства.

Каждый раз, когда Ричард изменял Карине, он изменял и Грейс. Он прокручивает в голове этот тезис, тщательно разжевывая его, как новую пластинку жевательной резинки. Одно дело — пропустить субботний футбол Грейс, или воскресный ужин, или вручение диплома в школе, потому что у него концерт в Майами. И совсем другое — пропустить все эти события, потому что он предпочел задержаться в Майами с женщиной, чье имя он сейчас и не вспомнит. Бо́льшую часть своего детства Грейс провела без отца в доме, и энное количество дней и ночей он отсутствовал, как раз будучи занят своими многочисленными изменами. Так что в некотором смысле он изменял и Грейс.

Он смотрит на свою дочь, которая со своими широко расставленными зелеными глазами и волосами цвета кофе всегда была копией матери, и видит в этих зеленых глазах обиду, в волевом подбородке — вызов, в линии рта — готовность защищаться. Он видит в лице дочери самого себя, и у него щемит сердце. Ни он, ни она не получили того отца, которого хотели.

— А дальше что? — спрашивает Грейс.

Если не