Теперь я их тоже ощущала, они пробивались сквозь ковер, распихивали землю и камни. Понемногу качка стихла. Я почувствовала, как Элизабет взяла меня за руку, и мы втроем стояли, соединившись. Я стала чувствовать и их корни где-то внизу. Чувствовала, как они сплетаются с моими, так что мы оказались связаны под землей и встали прямо и твердо.

Не открывая глаз, я рассказала им все.

О синяках, которые плыли по моей спине, как грозовые облака. О поездке в больницу, когда сломанную кость списали на падение с лестницы. О выражении глаз Мика, напоминавшем о деревьях, хлещущих ветками в ветреную ночь. О том, как меня удочерили. Обо всем. Когда я открыла глаза, они смотрели на меня – бледные и тихие.

– О господи, – прошептал Том.

– Теперь я больше всего на свете хочу найти своих настоящих родителей. – Глаза нестерпимо стало жечь, точно крапивой. – Понять, кто они, и чтобы они меня узнали. По-моему, это единственное, что когда-нибудь сделает меня тем, что я смогу назвать целым.

Снова пошел тот фильм, где были я и родители. На этот раз мы стали триптихом, тремя портретами в одной раме: мама была в середине, и у всех нас появились одинаковые пятна на левой стороне лица, словно это наш фамильный герб.

– Я тебе помогу, Руби, – сказал Том. – Сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь.

– Как?

– Помогу тебе искать.

– В этом и беда. Я не знаю, с чего начать.

– Со свидетельства. У всех есть свидетельство. О рождении – или даже о том, что тебя удочерили.

– Да, может быть.

– Нужно искать в шкафах, на дне. Люди всегда хранят всякое на дне шкафов.

Я задумалась. Он был прав; вполне возможно. Мне пришло в голову, что стоило, возможно, искать бумаги, а не делать кукол в лесу.

– Я все вам рассказала, – произнесла я. – Я никогда раньше ни одной живой душе этого не выдавала.

Это была правда, единственным, кому я доверяла свои тайны, был Тень.

Они оба кивнули.

– Теперь вы должны сказать мне, – продолжала я. – Вы мне родня? Вы мои брат и сестра?

Элизабет выпустила мою руку.

– Почему ты так думаешь?

Я вытащила из кармана фотографию, которую сохранила.

– Я думала, может быть, ты моя сестра. Искала себя на фотографиях.

Элизабет взяла фотографию.

– Господи, я почти забыла, как они выглядят.

Я вдруг поняла, что мы все говорим шепотом. Элизабет покачала головой.

– Я бы знала. Нас всегда было только трое. Хотя ты нам как сестра.

– Я не хочу… Я не хочу, чтобы у нас были друг от друга тайны. Вы должны мне что-то сказать, – прошептала я.

– Что?

– Неважно, что угодно.

Том кивнул с напряженным лицом.

– Я покажу тебе, что в теплице, если хочешь. Это тайна.

Элизабет снова взяла меня за руку и сжала ее. Мы так и пошли, как крабы, через весь дом, а потом во двор.

Том вынул из внутреннего кармана ключ и отпер дверь.

Мы вошли, как один человек, и меня ударило сладковатым запахом. В сумраке я увидела нечто, похожее на огромных, кивающих сверху пауков.

– Конопля, – прошептал Том в темноте. – Родители начали ее выращивать с кем-то, кто мог сбывать ее в Лондоне – ты видела, как он уезжал. Скоро эта партия дойдет, и мистер Зеленая Машина сказал, что даст нам долю, когда все будет готово.

– Мистер Зеленая Машина?

– Он ездит на такой, – ответил Том. – Я не знаю, как его по-настоящему зовут.

– Я рада, что вы мне об этом рассказали, – прошептала я. – И даже если ты мне не настоящая сестра, Элизабет, мы как будто сестры.

Я увидела, как ее бледное лицо отвернулось от меня во мрак.

– Ты не захочешь, чтобы у тебя была такая сестра, как я.

Я услышала всхлип и увидела ломтик света в приоткрытой двери, когда Элизабет вышла.

– Оставь ее, – попросил Том. – Она пошла молиться. Она всегда так делает, когда на нее находит. Молится за всех нас.

Он уставился на свои ботинки и какое-то время молчал.

– Давай выйдем. Мне иногда не по себе в замкнутом пространстве, а здесь так душно. Отопление должно работать днем и ночью. Можем посидеть на крыльце, посмотреть на звезды. От этого забываешь о заботах.

В доме Том открыл дверь под лестницей.

– Я видел где-то тут шубу. Сейчас найду ее для тебя.

На мгновение мне показалось, что он борется с медведем, потом что-то обвило мои плечи. Я чихнула.

Мы уселись на ступеньках снаружи. Стоял тихий поздний вечер, уже начинавший клониться в зимнюю синеву, которую прокололо несколько звезд.

– Трудно поверить, что что-нибудь снова оживет, – выдохнула я, и мои слова превратились в льдинки, повисшие в воздухе, словно в подтверждение того, что я сказала.

– Как раз поэтому здесь Зеленый Человек.

Я взглянула на арку. Впервые я заметила, что затылок Зеленого Человека вырезан на ее обратной стороне, его кудри сбивались там в кучу, как креветки. Я передернулась.

– Не люблю я его.

– Почему? Он символизирует природу, и только, природу в каждом из нас. Жизнь никогда не прерывается, она вечно растет.

– Почему она растет у него изо рта? Кажется, что она его насквозь проросла.

– Точно не знаю.

Том замолчал.

В шубе было легче дать волю переживаниям из-за того, что Том так близко, и безопаснее, потому что нас разделяла кожа и мех. Теперь я знала: он мне не брат по крови, но не могла представить, что чувства мои были бы другими, даже если бы выяснила, что он мой брат. Я вся горела, горела прямо там, внизу, между ног.

– Я так рада, что у нас больше нет друг от друга тайн, – сказала я, но он не ответил.

Он всматривался в звезды, повисшие над нами.

Анна не может отделаться от ощущения, что они с Льюисом разыгрывают спектакль.

В своей новой квартире они затеяли долгую и сложную игру в маму и папу. Она все продолжается и продолжается, и это изматывает. Каждое утро они встают и начинают играть заново. Чайный сервиз – тоже часть игры; чашки и блюдца такие маленькие, что квартира начинает казаться кукольным домиком. В голове у Анны даже всплывают обрывки детских стишков и историй, когда она занимается домашними делами: «Полли, Полли, чайник ставь», «Раз-два, пряжку застегни» – Льюис похож на эльфа из «Башмачника и Эльфов», главной сказки о бизнесе. Он хочет, чтобы от этой кофейни родилась следующая, потом еще одна, пока их сеть не покроет всю страну и не выйдет за ее пределы.