– Я этому научусь, – произнесла я. – Ты мне покажешь?

– Да, я тебе покажу, – ответила она. – Тебе нужно все это уметь. Это не гадость. Это возможность выжить.

– Да, – согласилась я, и остатки головокружения растаяли. – Этому я и хочу научиться.

Я смотрела местные новости по их рябившему черно-белому телевизору, в той же комнате, где писала письмо. Понемногу я начала думать о ней как о своем пункте связи с Барбарой. Я уселась на полу, скрестив ноги. Руби вызывает Барбару. Прием. Я ждала, что увижу ее с поднесенным к лицу бумажным платком, с трясущимися кудрями: «Руби, мы хотим, чтобы ты знала: все хорошо. Теперь ты можешь вернуться домой. Мы не сердимся, но ты нужна нам дома. Мы так беспокоимся».

Ничего. Тоска по дому и по ней усилилась, когда я поняла, что Барбара решила пойти путем, который выбрал Мик, и что искать меня – значило бы искать неприятностей, потому что неприятности – мое второе имя.

Я обернулась. В дверях появился Криспин, и я, не ожидая его увидеть, вздрогнула. Его не было несколько дней, но никто об этом не заговаривал. Так тут было заведено.

– Какой от тебя прок, Руби?

– В смысле?

– В смысле, какие у тебя особые качества? Что ты можешь?

Не думая, я стащила жакет и напрягла бицепс. Выглядело это жалко. Гири мне ничем не помогли, я сидела, выставив напоказ свою хилую руку, словно это что-то значило.

Он поднял бровь.

– Силачка? Могла бы придумать что-нибудь поумнее.

Позднее я спросила Элизабет, отправила ли она мое письмо.

– Конечно, дорогая, – сказала она. – Они давным-давно должны были его получить.

К нам никто не приезжал. Только раз или два я заметила из дома, что в теплице на заднем дворе горит свет, она сияла, как маяк в темноте. Еще слышала удалявшийся шум автомобильного двигателя.

– Кто это? – спросила я Тома.

– Знакомый родителей, давний. Он тут какое-то время жил, я так понимаю. До сих пор иногда пользуется теплицей. Не обращай внимания. Он никому не проболтается, слово даю.

Даже почту оставляли в специальном ящике у ворот. Я стала замечать, как странно они используют вещи. Увидела, как Том взял серебряный кувшин, чтобы вычистить птичий двор. В кухне была жирная копоть от плиты, которая то работала, то нет. Время от времени Элизабет говорила, что собирается ее почистить, но потом падала в изнеможении на диван и заявляла, что передумала. Что ей это не по силам. Иногда она принималась еще и плакать, и Том обнимал ее и говорил: «Ну-ну, старушка, все будет хорошо». А она говорила: «Как?» Но он не мог ответить. Он просто качал головой, и лицо у него делалось испуганное, из-за чего Элизабет плакала еще горше. По всей кухне были разбросаны пустые консервные банки и мусор, по полу и по столам, но заняться уборкой было почему-то всегда некогда, и вместо этого мы играли в скрэббл или рубили дрова, чтобы разжечь огонь. В доме даже завелись мухи, хотя стояла зима, они бились о стекло, словно отчаянно хотели отсюда выбраться. Я украдкой рыскала по дому и осматривала его. Местами запах стоял жуткий, – как от переполнившихся мусорных ведер, – и я все думала, что у Барбары дом, возможно, маленький и убогий, но она, по крайней мере, поддерживает в нем порядок. Я даже начала подумывать, не убили ли они родителей и не исходит ли этот запах от спрятанных где-то гниющих тел. От детей, поняла я, всего можно ожидать.

Однажды я все-таки начала уборку. Это было частью моего нового плана: План по Вползанию в Доверие – чем-то это напоминало то, что я попробовала сделать в школе, с Мелиссой и Николой, но нет, все было иначе, потому что я поняла, что те никогда бы не приняли меня в свою убогую шайку. Они со мной просто играли. Взявшись за дело, я почти сразу сдалась. Сперва надо мной посмеялся Криспин, сказавший:

– Пытаешься произвести впечатление на Элизабет, да?

Потом я стала понимать, что чувствовала Элизабет: как вообще можно поддерживать чистоту и порядок в таком огромном доме? Проще на самом деле было наплевать и забыть.

Я не просто так совала повсюду нос. Если они моя родня, мне нужны были доказательства. Я нашла в резном деревянном шкафу в гостиной коробку фотографий. Узнала всех троих, совсем маленьких, стоявших перед родителями. Их мать была похожа на Тома, те же скулы, торчавшие, как лезвия, но ребенка с родимым пятном на лице на фотографии не было.

Мне стало казаться, что Криспин и Элизабет решили, что если я и не совсем часть их семьи, то, возможно, часть обстановки. Однажды, проходя по коридору, я поняла, что они заперлись в большой передней комнате, где был такой огромный камин, что в него легко уселись бы трое. От этой исключенности мне стало жарко и тошно, и я подкралась к двери и прильнула ухом к замочной скважине. Их слова едва можно было разобрать, но Криспина я услышала ясно.

– Что она вообще тут делает?! – кричал он.

Бу-бу-бу, бу-бу-бу – что-то говорили Том и Элизабет. Криспин продолжал кричать, заглушая их.

– Бог знает, что может случиться, – сказал Криспин. – Кто там ее ищет. Могут прийти сюда, а дальше – бам, и нас с Томом отдадут под опеку, оглянуться не успеешь. Или хуже.

Мне отчаянно хотелось ворваться в комнату и просветить его, как меня ищут.

Бу-бу-бу.

«Да говори ты громче, Том, бога ради, подумала я, я тебя не слышу». Я надеялась, что он меня защищает.

– Тебе-то хорошо, Элизабет, – продолжал Криспин. – Ты почти совершеннолетняя. Но как бы то ни было, ты и думать не должна о том, чтобы кого-то еще брать в дом. Ты ведь ни о ком позаботиться не можешь, так? Или ты, Том. Вы даже о самих себе позаботиться не в состоянии. Так что осторожнее. А то вдруг я как-нибудь решу застрелить ее из своего ружья, если увижу, когда охочусь на кроликов. Может произойти несчастный случай.

Я подпрыгнула, точно в меня и в самом деле выстрелили. Дождалась, пока выровняется дыхание, прежде чем снова прильнуть к замочной скважине, но все стихло.

Я прокралась обратно в библиотеку, где Элизабет постелила мне на кожаном диване, и вспомнила, как раньше, не так и давно, считала, что в книгах есть подсказки, что делать. Я взглянула вверх – книги поднимались до самого потолка. Подсказок здесь могли быть миллионы. Потребовалась бы целая армия библиотекарей, чтобы всё пролистать. Дома все книги умещались на одной полке, размером три на четыре фута. Я все их прочитала: ряд «Ридерс Дайджест», даже «Книгу рекордов Гиннесса» за 1973 год. Но здесь я только провела пальцем по корешкам, потому что книг было слишком много; у меня закружилась голова.

Тут были книги о птицах, книги о костях, о «Мифах и преданиях Англии», о перьях, яйцах и деревьях. А еще истории – сотни историй. Я стала искать «Путь паломника», потому что вспомнила, как та история оказалась чем-то вроде источника знаний или советов – о том, как паломник отправился в путь, и как это помогло мне встать и выйти из поезда. А теперь мне нужен был новый верный совет.