После промывания ран большим количеством стерильного физраствора мы с ассистентом наложили первый ряд швов на самые глубокие мышечные слои. Следующий ряд должен был стягивать края в местах наибольшего натяжения, но я знал, что слабый эпидермис не выдержит такого напряжения, поэтому мне нужно было наложить швы на слои дермы. Я присмотрелся к слоям поперечного сечения кожи: под загорелым веснушчатым эпидермисом виднелась дерма, сияющая белизной. Тот самый слой, который придает шкуре прочность, также обеспечивает эластичность при зашивании глубоких ран. Проводя изогнутую иглу через кожу, я следил, чтобы она точно проходила через дерму. Мои руки были натренированы многолетним сшиванием оленьей кожи, и я уже более умело разделял слои. Главное отличие между сшиванием дубленой шкуры и наложением швов на рваную рану у живого человека в том, что у людей нельзя протянуть иглу с внутренней стороны кожи. Именно поэтому хирургические иглы изогнутые, а не прямые.

Когда мы закончили накладывать швы, которые будут находиться внутри пореза и рассасываться в течение нескольких недель по мере восстановления дермы, рана почти была закрыта. Последний ряд швов мы наложили на эпидермис. Этот слой не обеспечивал прочного стягивания краев раны, но был необходим для оптимального эстетического результата.

На всю процедуру ушло больше часа, а пациентка не издала и звука. Я был рад, что перед процедурой она уже провела предварительную анестезию алкоголем: это облегчило процесс зашивания для всех нас. Мы раздвинули стерильные занавески, отступили назад и взглянули на результат. Я представил себе ужас девушки, который она испытает утром, взглянув в зеркало. Ее шрамы, хотя мы и постарались свести их к минимуму, навсегда останутся напоминанием о той ночной встрече с мультиваркой, даже если в ее памяти сохранились лишь смутные воспоминания.

Кожа несет в себе историю жизни человека или животного, записанную шрамами. Раны из прошлого оставляют следы, и, владея мастерством выделки шкур, я научился находить шрамы, чтобы избегать непрочных участков: лезвие скребка может пройти сквозь них и проделать большую дыру. Во врачебной практике понимание природы шрамов помогало мне и в других отношениях: они говорили о прошлых встречах пациента со скальпелем хирурга. Шрамы на коже живота указывали на возможные причины боли в животе. Например, длинный диагональный шрам в правой верхней части живота говорил о том, что у пациента давно удален желчный пузырь, поэтому камни в желчном пузыре вряд ли могут быть причиной его дискомфорта. Любые хирургические шрамы означали, что хирург уже когда-то вторгался в эту полость, и оставленные следы будут вечно рассказывать об этой операции.

Но история кожи продолжается и после смерти: ее ждет процесс дубления. За многие годы работы врачом я прошел через многое со своей дорожной аптечкой. Она побывала со мной на четырех разных континентах и стала такой же родной, как мой потрепанный бумажник. В одном из нижних углов этого кожаного мешочка есть шрам в виде хвоста кометы. Этот след мог остаться при жизни оленя или в результате мездрения во время второй жизни кожи в качестве материала. Когда я раскрываю его и достаю лекарства или беруши, которые всегда ношу с собой, чтобы лучше спать во время путешествий, я ощущаю под пальцами шершавую поверхность шрама и вспоминаю его бывшего хозяина – сбитого на дороге оленя.

Дубленая оленья кожа, подобно законсервированному человеческому телу, обеспечивает мимолетную, но значимую посмертную паузу на пути от жизни к праху и пыли.

Мешочек уже истрепался, и на моей коже тоже появилось больше шрамов, морщин и пигментных пятен с тех пор, как я его сделал. Будучи защитным покровом, кожа принимает на себя основные удары жестокого внешнего мира, постоянно терзающего наше тело, и немилосердное солнечное излучение. Кажется правильным, что кожа животных может стать одеждой для людей, дополнительным защитным слоем, помимо нашего собственного биологического, уберегающим от агрессивного внешнего воздействия. Добывая и смягчая звериные шкуры, древние люди научились создавать еще один искусственный слой поверх многочисленных слоев собственной кожи.

Кожа рассказывает историю о слоях, из которых состоит наше тело, но она также повествует и о том, как человечество создает собственный материальный мир вне тела. После одежды люди научились изготавливать и другие внешние слои, например стены домов – дополнительное защитное покрытие, схожее с маленьким пузырем безопасности в опасном мире. Стены имеют ту же структуру, что и кожа: прочный средний слой из деревянных брусьев или бетона придает прочность, как дерма, а внешний слой отделки отводит воду, как эпидермис, и он единственный виден снаружи. Мы используем гистологическую схему нашего тела для строительства защиты от стихий, таким образом воссоздавая собственный биологический образ.

У большинства людей нет любимой биологической жидкости: все они, как правило, считаются отвратительными. Даже в медицине есть старая пословица, что врачи выбирают специальность, исходя из того, какая биологическая жидкость им менее противна. Поскольку каждый специалист имеет дело с определенной жидкостью, врач, испытывающий отвращение к калу и мокроте, но способный выносить вид крови, может стать гематологом, в то время как врач, которого отталкивают моча и желчь, но который терпимо относится к мокроте, может тяготеть к пульмонологии.

Однако, будучи студентом, я предпочитал думать, что некоторые врачи активно интересуются определенными биологическими жидкостями, потому что заинтригованы их уникальными диагностическими тайнами. От гноя при инфекционных заболеваниях до дренажа носа при ЛОР-операциях – все многочисленные выделения, секреты и нагноения организма являются важным источником информации, которую врачи используют для диагностики и, следовательно, лечения заболеваний. Биологические жидкости, которые обычно удаляют и презирают, являются средой врачебного ремесла, и каждая из них имеет свой язык, позволяющий врачам понять, что не так с пациентом. Быть специалистом – значит свободно владеть диалектом одной конкретной жидкости, научиться интерпретировать ее цвета, текстуры и консистенции и посвятить свою карьеру размышлениям о ее секретах.

Выбор медицинской специальности был подобен выбору биологической жидкости. И хотя я не хотел останавливаться на чем-то одном (я остался врачом общей практики), я всегда был неравнодушен к моче.

Моча образуется в почках – паре бобовидных органов, расположенных в задней части брюшной полости. Моча состоит в основном из воды, отфильтрованной из кровотока, а также растворимых продуктов жизнедеятельности организма, которые определяют ее цвет и запах. Моча отходит от почек по мочеточникам и скапливается в мочевом пузыре, откуда ее без применения игл собирают путем мочеиспускания в пластиковые стаканчики для анализа. Моча отличается тем, что предоставляет врачам огромное количество информации о состоянии пациента.

Я помню, как впервые наблюдал за тем, как нефролог – специалист по болезням почек – превращает образец мочи в диагноз. Во время факультатива по нефрологии в институте я следовал за ним, пока он нес маленький пластиковый стаканчик с мочой в лабораторию отделения нефрологии. Он мчался по коридорам больницы, а его длинный белый халат развевался за спиной. Он погрузил в жидкость тест-полоску, которая показала следы крови и белка, невидимые невооруженным глазом. Затем с помощью пластиковой пипетки он поместил небольшое количество мочи в центрифугу: она быстро вращалась и концентрировала отдельные клетки в осадок на дне пробирки. Посмотрев в микроскоп на одну каплю полученного вещества и отметив случайные частицы клеточного мусора в поле зрения, он сложил исчерпывающую диагностическую историю, которая охватывала все симптомы и отклонения лабораторных показателей у пациента. Диагнозом был гломерулонефрит, одна из форм заболевания почек. Нефролог, казалось, смог заглянуть внутрь этого пациента с помощью ясновидения, используя мочу в качестве хрустального шара. С того момента я твердо решил изучить секретный язык этой жидкости.