Возможно, что если бы Угэдэю наследовал Ширамун, то судьба дома Угэдэя сложилась бы иначе… Но что толку думать об этом, ведь ход времени невозможно повернуть вспять и прошлого не изменить. Кстати говоря, изначально Менгу-хан относился к Ширамуну весьма хорошо. «Когда Кучу [Куджу] не стало, Менгу-каан из-за любви к отцу очень дорожил Ширамуном, старшим сыном Кучу, весьма умным и способным, – пишет Рашид ад-Дин, – он воспитывал его в своих ставках и говорил, что тот будет наследником престола и [его] заместителем. Но в конце концов Ширамун замыслил против Менгу-каана измену и предательство, и его вину установили. В то время как Менгу-каан отправлял своего брата Кубилай-каана в Китай, он вызвал этого Ширамуна от отца и взял его с собой, потому что любил его. Когда Менгу-каан выступал в Нангяс [и] Кубилай-каан к нему присоединился, то он не возымел к Ширамуну доверия и приказал бросить его в воду».

Надо отметить, что кандидатура Ширамуна не устраивала никого из Чингизидов, за исключением его деда Угэдэй-хана. Даже Бату, ненавидевший Гуюка всей душой, не стал выступать в поддержку Ширамуна. Почему так сложилось, достоверно неизвестно, но можно предположить две причины – или Бату, как старшего среди Чингизидов, не устраивал юнец на ханском престоле, или он вообще был против великого хана из дома Угэдэя, считая, что «ворон ворону глаза не выклюет», – мол, любой Угэдэид станет возвышать и поддерживать Гуюка.

Часть V

Потомки Толуя

Глава 18

Великий нойон Толуй

Четвертого по счету и самого младшего сына Чингисхана и Борте Толуя после смерти называли «Великим нойоном»[124], и этот титул очень подходил его обладателю – Толуй был именно Великим нойоном, первым среди других представителей высшей монгольской знати, но при этом он не претендовал на то, чтобы зваться ханом. В «Сокровенном сказании монголов» говорится следующее: «Толуй отвечал [Чингисхану]: “А я, я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!”. При жизни Чингисхана Толуй принимал участие в завоевательных походах, а именно – в покорении Хорезма и Хорасана, но главной его задачей стало охранение порядка в исконных монгольских землях и участие в управлении Монгольским государством при великом хане Угэдэе. Как и подобает младшему сыну-отчигину, Толуй получил в наследство исконные отцовские владения (для Чингисхана ими была Монголия) и играл роль хранителя отцовского очага.

Правда, у Рашид ад-Дина сказано следующее: «Так как Чингиз-хан испытал сыновей в делах и знал, на что пригоден каждый из них, то он колебался относительно [передачи] престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане, потому что у монголов издревле обычай и правило таковы, чтобы коренным юртом и домом отца ведал младший сын. Потом он сказал: “Дело престола и царства – дело трудное, пусть [им] ведает Угедей, а всем, что составляет юрт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, – пусть ведает Тулуй”. И всегда, когда он по этому поводу советовался с сыновьями, все они, видя, что мнение отца таково, с ним соглашались и это одобряли». Не слишком глубокомысленные историки выводят из этого фрагмента, а также из схожего по смыслу отрывка из «Истории завоевателя мира» Ала ад-Дина Джувейни, заключение о конкуренции за верховную власть между Угэдэем и Толуем. Но давайте не будем забывать, что Рашид ад-Дин и Джувейни были хулагуидскими сановниками, а Хулагу, от которого пошла эта ветвь Чингизидов, был сыном Толуя. Любые летописи в той или иной мере политизированы, субъективны, ибо личность автора и условия, в которых он живет, накладывают определенный отпечаток на его повествование, даже в том случае, когда автору кажется, будто он придерживается максимальной объективности. Разумеется, от автора, служившего при дворе Хулагуидов, ожидалось выражение определенного уважения к Толуй-хану, достопочтенному отцу основателя правящей династии, и оно было проявлено.

Авторы исторических романов любят представлять Толуя миролюбивым человеком, почтительным сыном и хорошим администратором. Нам неизвестно о том, чтобы Толуй когда-либо проявил бы непочтительность к отцу, заслуживающую упоминания в летописях. Этим он выгодно отличается от Чагатая, затевавшего свары с братьями на глазах у отца, и от того же Джучи, который в присутствии Чингисхана набросился на Чагатая с кулаками (да, разумеется, «меркитский подарок» – это тяжелое оскорбление, но устраивать драку на глазах у отца и великого хана монголов все равно не стоило). Можно предположить, что Толуй был хорошим администратором, иначе бы он не участвовал в делах правления наряду с многомудрым Елюем Чуцаем, но по поводу миролюбия Толуя есть возражения. Хотя бы у Джувейни, который, в числе многих прочих деяний монголов, описывает взятие войском Толуя хорасанского города Нишапура, состоявшееся в начале апреля 1221 года. Справедливости ради следует отметить, что несколькими месяцами ранее нишапурцы оказали сопротивление тумену нойона Тогочара, зятя Чингисхана, и убили самого командира. Однако же на этот раз жители Нишапура сразу же согласились сдаться, поскольку понимали, что сопротивление бесполезно… «Жители Нишапура увидели, что дело нешуточно и что на этот раз пришли не те люди, каких они видели до этого; и хотя на городской стене у них было три тысячи исправных арбалетов, и установлено три сотни камнеметных машин и баллист, и запасено соответствующее количество снарядов и нефти, их колени задрожали, а сердце ушло в пятки, – пишет Джувейни. – Они не видели иной возможности [спасения], кроме как послать к Толи [Толую] главного кади [судью] Рукн ад-Дина Али ибн Ибрахим аль-Мугиши. Когда он пришел к нему, он стал просить пощадить жителей Нишапура и согласился платить дань. Это не помогло, и ему самому не позволили вернуться.

На рассвете в среду двенадцатого числа месяца сафара [7 апреля 1221 года] они наполнили утреннюю чашу войны и яростно сражались до самой полуденной молитвы пятницы, и к тому времени ров заполнился в нескольких местах, а в стене появилась брешь. А так как наиболее ожесточенным бой был у ворот Погонщиков верблюдов и в башне Кара-Куш и там находилось больше воинов, то монголы установили свое знамя на стене Хусрау-Кушк и, поднимаясь наверх, они сражались с горожанами на крепостному валу; в то