«Так одет, а писатель», — подумал он.

Когда отец привел его посмотреть дом, японская семья отъезжала. На заваленной скарбом тележке с двумя высокими колесами не было ни стола, ни стульев, ни другой знакомой мебели. Дима вошел в дом как хозяин.

Чужая жизнь еще теснилась в комнатах. Невыветрившийся запах ничего не напоминал. Дима ходил по покрывавшим пол циновкам без следов от кроватей и табуретки, заглядывал в пустые ниши с раздвинутыми дверцами, поднимал с пола брошенные хозяевами маленькие толстые книги на чужом языке в виде знаков, похожих на скелеты насекомых.

«Как они без стульев, без кроватей жили? — думал он. — Прямо на полу».

Поглощенный необычным видом своего будущего жилища, Дима не сразу заметил, что был не один. В комнату, где он рассматривал книги, вошел сам писатель-японец. Они столкнулись взглядами, взрослый человек и мальчик, и Дима устыдился, будто совершил что-то предосудительное: считал себя хозяином того, что не ему, а этому японцу принадлежало. Они поняли друг друга. Писатель тоже не ожидал встретить в еще своем доме радовавшегося русского мальчика. Окинув комнату последним взглядом, японец вышел так же неслышно, как вошел.

Радостное чувство явно убавилось в Диме. Не увидел он, чтобы и писатель был доволен. Может, эта японская семья вовсе не хотела уезжать. Не хотелось думать, что над ней и другими японскими семьями совершалась несправедливость. Не хотелось, чтобы вообще совершалось зло над кем бы то ни было.

«Может, у них в Японии и дома никакого нет, — подумал он о писателе. — Дадут ли им там квартиру?»

И все же несправедливость совершалась. Наверное, этот больной писатель не был виноват, как не были виноваты и они, русские, кому теперь переходил дом и кто как бы совершал эту несправедливость, но писатель все-таки уезжал, а они все-таки занимали его дом.

«Неужели это наши так сделали?» — подумал Дима, но тут же вспомнил, что японцы были заодно с немцами, все время угрожали и только ждали подходящего случая напасть на его страну.

«Они сами во всем виноваты», — решил он.

Пусть, как говорил отец, этот писатель не воевал и только писал книжки, но не мог же он писать против своих. Значит, он сам виноват в том, что теперь, когда Япония побеждена, вынужден был оставить свой дом.

«Что им всем нужно от нас? — думал Дима. — Мы же не лезем к ним!»

Он готов был забыть о писателе-японце. Не появись тот, он просто радовался бы своему новому дому и ни о чем не думал бы. Самое неприятное было то, что японец видел, как он радовался в чужом доме. Только это и было по-настоящему неприятно. Только это заставляло Диму теперь невольно как бы оглядываться, будто снова кто-то мог застать его за каким-нибудь предосудительным занятием.

— Пап, а почему мы захватили Сахалин? — спросил он.

— Раньше весь Сахалин тоже был нашим, — сказал отец.

— А почему его отдали?

— Его не отдали, его отняли, — объяснил отец.

— А они не нападут на нас снова?

— Не нападут, не нападут.

— А американцы?

Он надоел отцу с вопросами.

Глава двадцать третья

Маленькая тщательно прибранная учительница с подвижным сухим лицом и все замечавшими глазами требовала к себе всего внимания. Невыученный урок, отвлекающийся взгляд, постороннее движение воспринимались ею как личное оскорбление. Сначала Дима слегка побаивался ее. Но он старался все делать правильно и скоро был выделен ею. Она благоволила тем, кто хорошо учился, снисходила к тем, кто был прилежен, подозрительно смотрела на остальных. Диме нравилось, если она хвалила его, если вскидывала на него одобрительный взгляд.

Выделила Диму, назначив председателем совета отряда, и энергичная рослая пионервожатая с красным галстуком. Он носил на рукаве две красные нашивки. Три нашивки председателя совета дружины носил длинноногий сутулившийся переросток Леня Гликенфрейд. Дима отметил его в первые же дни: серьезный, в очках, под редкими поперечными волосинками бровей моргали внимательные глаза, крупно морщилась верхняя губа в черном пушке. Положение выделенных учеников сблизило их. Обоих ставили в пример классу. Леня таким примером был. Он на все давал исчерпывающие ответы. Его странное внимание к каждому абзацу и даже к букве удивляли Диму. С взрослой серьезностью относился Леня к пионерским обязанностям. Выслушав рапорты председателей советов отрядов, он в свою очередь рапортовал пионервожатой или директору школы и становился рядом с ними. Ему всегда поручали выступать перед школой, и его выступления звучали так же четко, как рапорт.

Дима сразу понял, что не мог быть под стать Лене. Тот явно во всем превосходил его. Не только тем, что каждую свободную минуту непременно читал какую-нибудь толстую книгу, это нравилось Диме, он решил тоже больше читать. Не только доскональным знанием учебного материала, это тоже можно было поправить. Главное превосходство Лени состояло в том, что он знал, что должен был делать председатель совета дружины, а Дима не знал, как ему поступать с отрядом. В самом деле, чем должен заниматься отряд? Понятно было, когда они всей школой, а не отрядом, убирали школьный двор, мели тротуары окружающих улиц, копали ямки для саженцев (Дима сам выкопал три ямки), но совсем непонятно было, когда они, выстроившись всеми отрядами, рапортовали, а потом кричали: «Всегда готовы!»

Получалось, что они за что-то расхваливали себя и были к чему-то готовы, на самом же деле, думал Дима, они ничего не совершали такого, за что их стоило хвалить, и ни к чему готовы не были. Но именно это с самым значительным видом проделывали пионервожатая и Леня, а у него вызывало чувство неловкости и требовало усилий. Все, казалось ему, было нужнее взрослым, чем им.

Неожиданно вожатая предложила написать заметку в стенгазету и выступить по радио. О чем писать? Дима так и спросил, а Леня все понял сразу. «Напиши, как ты учишься, как готовишься к урокам дома», — подсказала вожатая. Как он занимается дома? Да просто сидит за столом, пока не приготовит все уроки. «Вот об этом и напиши», — сказала вожатая. Об этом? Он написал. И прочитал заметку в стенгазете. Он будто хвалил там себя, на самом же деле ему просто нравилось учиться. Вожатая осталась довольна.

Даже учительница снисходительно похвалила его. А ему было не по себе. Но выступать по радио! «Расскажите, как вы собираетесь всем отрядом». — снова подсказала вожатая. Собирались они всего два раза. «Как помогаете отстающим», — подсказывала вожатая. Кто-то однажды ходил к двоечнику Вове. Раза три оставались в классе после уроков. «О