Грянул выстрел, и белый бок великана окрасился алым. Медведь зарычал, обернувшись и сделав к ним пару шагов, и второй выстрел опрокинул его на снег.

Шаман кинулся с кулаками на попятившегося ученика.

– Зачем ты это сделал? – в бешенстве кричал он.

Акимка слабо защищался, прикрывая голову ружьем.

– Дух рода не простит тебя! – ревел Володька.

– Это просто медведь!

– Я отказываюсь тебя учить. Ты слеп. Ты не видишь очевидного.

– И пусть, – тоненько выкрикивал мальчишка. – Мне и самому надоело притворяться! Думаешь, я не видел, что ты не по-настоящему резал живот Любаве Митиной? Ты положил ее навзничь, задрал подол, низко нагнулся к ней, потом взял нож и, пропустив лезвие между собственных пальцев, сделал продольный разрез и тотчас же вставил в него свои пальцы. Кровь хлынула в обе стороны и залила пол. А потом ты еще ниже нагнулся к ее животу и стал зубами выгрызать болезнь, которая выглядела совсем как ящерка. А потом ты стал зализывать рану и зализал так хорошо, что ни единой царапины не осталось! Но я-то знаю, что никакого разреза не было! Потому что сам набирал для тебя кровь в олений пузырь, который до поры ты прятал в рукаве! И я поймал для тебя ящерицу, которую ты прятал за щекой! Дело не в колдовстве, а в том, что ты показывал людям как колдовство!

– Любава больше не болеет, и это самое главное. Какая разница, как я это сделал? – хмуро проговорил Володька.

– Если нет колдовства, значит, и медведя можно убить.

Семенов-младший прыгнул на нарты.

– Что ты хочешь делать? – насторожился шаман.

– Заберу часть добычи, – выкрикнул ученик. – Это мой первый умка! Я не собираюсь его здесь бросать!

– Не смей трогать тушу, беда будет!

Но парень не слушал. На ходу доставая нож, он уже гнал нарту по первому ледку. Приблизился к пропитанному кровью берегу и, спешившись, обошел тушу. Довольно ухмыльнулся и принялся пилить медвежью шею, отрезая голову. Не желая видеть происходящее, Володька выдернул воткнутый в сугроб остол[8], развернул собак и погнал нарту по занесенной снегом косе. Он проехал до самого стойбища, но тревожные предчувствия не давали покоя. По-прежнему погода оставалась пасмурной, и с низкого предзимнего неба сыпалась мелкая снежная крупа. И хотя обида на ученика жгла душу, Володька все же остановился и стал ждать. Семенова-младшего все не было, и Володька повернул назад.

Еще издалека он увидел, что случилось несчастье. Лед пролива, соединяющий реку с лагуной, под тяжестью груженых Акимкиных нарт проломился, и только две собаки из его упряжки виднелись на поверхности, пытаясь ухватиться за края полыньи. Они жалобно, хрипло визжали, а остальные лишь безмолвно показывались в кипящей от бурного течения воде. Вынырнула и голова Акимки. Его узкие глаза так выпучились, что в первый момент Володька подумал, что перед ним другой человек. Заметив шамана, ученик издал пронзительный крик, от которого у Володьки похолодело в груди.

Володька в оцепенении замер у нарты, глядя, как скрылся в полынье обезумевший от ужаса Аким и как собаки одна за другой утягиваются под воду. Почуяв неладное, его собаки протяжно завыли, а у Володьки в ушах все еще стоял надрывный крик ученика. И только одна мысль билась в голове – он не должен, не имеет права спасать Семенова-младшего! Если Внешние Силы пожелали кого-то забрать, никто не может им в этом препятствовать. А если помешает – сам будет не жилец. И вспомнил Володька, как учил он мальчишку, как тот, разинув рот, смотрел на него во все глаза. Вспомнил, как уходили они в тундру и как когда-то Акимка не дал дикой кошке прыгнуть на них с кручи, уложив зверя метко брошенным ножом.

Словно услышав его мысли, Акимка снова вынырнул из успокоившейся было воды. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Володька бросился к полынье и, распластавшись на непрочном льду, скользнул к утопающему и схватил его за меховой край капюшона. Промокший помощник был невероятно тяжел, но Володьке было некогда размышлять об этом, он просто тащил парнишку из воды, не думая о том, как отнесутся к его самовольству Внешние Силы. Вытянув на лед, шаман поволок ученика к своей натре, туда, где лед был достаточно прочен. Перевернув, стал энергично нажимать на грудь, и изо рта и носа спасенного полилась вода. А через пару секунду после особенно сильного толчка в грудную клетку появилось и дыхание.

В стойбище они вернулись поздней ночью. Володька передал едва живого Акима на руки притихшим родным, а сам ушел к себе. Тревога переросла в панический страх. Он нарушил запрет, пошел наперекор Внешним Силам и не дал покарать Семенова-младшего, заслужившего смерть за убийство Умки. Духи обязательно найдут его, великого шамана Володьку, и убьют. Значит, нужно стать другим человеком. Уехать далеко-далеко, в большой и шумный город Архангельск. Туда, где Духи его не настигнут. Затеряться в толпе и прежде всего сменить имя. Стать Данилой Фоминым. Потому что духи ни за что не догадаются, что тот, кто до этой ночи звался великий шаман Володька, теперь будет откликаться на простое имя «Данила Фомин». Как удачливый оленный человек, про которого здесь, на севере, ходили легенды. В городе новоявленный Данила Фомин сменит одежду и привычки. Был нелюдимым бобылем – станет гулякой и бабником. Избегал шумных компаний – начнет пьянствовать. На том и порешил.

Собирался беглец недолго и взял только необходимое – еду себе и собакам. Собаки были хорошие, породистые, резвые и выносливые. На них и был расчет, что домчат по замерзшей реке до города так быстро, что духи не успеют спохватиться и не кинутся в погоню прямо по его горячим следам.

Беглый шаман ехал всю ночь, и только утром перед ним открылся вытянувшийся вдоль берега город. Свернув в ворота первого же постоялого двора, осадил собак рядом с бородатым мужиком в хромовых сапогах и цветастой поддевке, по-хозяйски покрикивавшего на толстую румяную бабу, подметающую двор.

– Сколько за упряжку дашь? – без обиняков осведомился Данила Фомин.

Хозяин вскинул брови, поскреб в бороде и выпалил, явно занижая цену:

– Два червонца!

Ездок спешился с нарт и, протянув поводья мужику, решительно проговорил:

– Забирай!

– Что, за два червонца? – не поверил тот.

– Ага. И знаешь что? Дай какую-никакую одежу в обмен на мою кухлянку и торбаса.

Слушая пришельца, мужик заинтересованно рассматривал собак, со всех сторон обходя и оглядывая упряжку. Баба сердито шипела, подозревая подвох, но хозяин прикрикнул на нее и, удовлетворенный осмотром, скрылся в одноэтажной пристройке постоялого двора. Через пару минут он вынес две мятые бумажки и ворох драного тряпья. Отдал деньги и вещи и указал на сарай, проговорив: