– Поступай как знаешь, – сухо проговорил старик Минаков. – Не могу я тебя уважать после того, как ты людей убил. Не по-христиански это. Не по-божески. Понимаю, что не мог ты по-другому, но ничего не могу с собой поделать. И Лидку свою за тебя бы не отдал.

Помолчали, глядя в окно на сгущающиеся сумерки.

– Евсей Андреич, я лодку возьму, – поиграв желваками, поставил Фомин в известность.

– Бери. И ступай с глаз моих долой, чтобы я тебя больше не видел.

Ссутулившись, управляющий вышел из кабинета, оставив конторщика одного. Данила встал с кресла и в задумчивости стоял перед стопкой газет, привезенных этим утром с Большой земли. Затем присел к столу и тщательно, один за другим, пересмотрел все номера, выискивая сведения о художниках. Не найдя некрологов, удовлетворенно кивнул и вышел в коридор. У дверей поджидала Лидия и с немой надеждой смотрела на него. Парень двинулся на выход, не проронив ни звука, хотя внутри все билось и кричало от боли и отчаяния.

Из вещей он ничего не взял, только паспорт Пузырева и деньги. И два револьвера, которые присвоил после «того случая». Выбрав на берегу одну из принадлежащих лесопильному заводу лодок, спустил ее на воду и, умело работая веслом, двинулся вниз по реке. Всю ночь плыл по Двине, и когда добрался до Белого Камня, занимался рассвет. Причалив к берегу, выбрался на чахлую травку, заколотил в никогда не оттаивающую землю колышек, привязал лодку и устремился к могиле матери. Бывший шаман помнил, что хоронили мать прямо у камня, но, обойдя вокруг валуна, не увидел сработанной много лет назад погребальной лодки. Вместо лодки валялись присыпанные прошлогодней травой обломки досок, и кое-где встречались фрагменты некогда принадлежавших матери вещей. В груди оборвалось. Если могилу разорили, как теперь поможешь тем, кого своими руками он отдал на растерзание духам?

Присев перед оскверненными вещами на корточки, парень стал медленно брать их в руки и гладить. И вдруг увидел лежащие на земле облезлые серые рукавицы, показавшиеся знакомыми. Он поднял рукавицы и стал рассматривать, поворачивая так и эдак. Ну конечно! Рукавицы принадлежали Акимке Семенову. Его ученику. Так вот кто разорил могилку!

Юноша мигом вскочил на ноги и, не помня себя от ярости, устремился в сторону стойбища. Путь был неблизкий, но бывшего шамана это не остановило. Проворный малый споро припустил по известному маршруту, ибо, один раз пройдя какой-либо дорогой, запоминал ее на всю жизнь. Он шел по весенней тундре, не видя природы и не замечая знаков. Хотя один знак он все-таки приметил – еще издалека увидел в вечернем небе белые дымки над конусами крыш. К стойбищу подошел с подветренной стороны, стараясь, чтобы собаки не выдали его присутствия. Хотел было сразу пойти к Семеновым, но, проходя мимо своей бывшей юрты, увидел вдруг любимую собаку своего ученика. Породистая сука с пронзительными голубыми глазами развалилась перед входом, всем своим видом давая понять, что она здесь хозяйка. Учуяв бывшего шамана, сука глухо зарычала и издала утробный лай, и голоса в юрте стихли. Из полога торопливо вышла молодая женщина и побежала в дальний конец стойбища.

Парень огляделся по сторонам, примеряясь, как бы половчее забраться внутрь. Солнце совсем зашло, и он, никем не замеченный, юркнул под грубую оленью шкуру. И оказался в пологе, увидев сидящего перед огнем Акимку. Бывший ученик курил трубку, глядя на пляшущие языки пламени. За время, что они не виделись, он сильно изменился, из мальчика превратившись в старика. Даже не обернувшись, Акимка проговорил:

– Проходи, Володька. Я ждал тебя. Я оставил свои рукавицы, чтобы ты сюда пришел.

– Володьки здесь нет. Здесь есть Данила Фомин. Он пришел за шестикрылым серафимом.

– Забирай, мне твоя картинка не нужна. Чужие боги бессильны в этих краях. Только сила Кагота имеет смысл. Володька забрал у Кагота его шаманский дар, а я заберу шаманский дар у Володьки. Я занял место Володьки, но мне не помогло. Без шаманского дара я никто. Я с каждым днем теряю силы и чувствую, что если не сделаю того, что задумал, то скоро умру.

– Глупый ты, Акимка. Тебе не быть шаманом, ты не веришь в духов.

Это были последние слова, которые Фомин успел произнести, прежде чем брошенная Семеновым петля из желтой кожи захлестнула его шею. Гость этого ждал и успел прижать кулаки к щекам, обезопасив горло. Ловко вывернулся из жгута и, с силой дернув за кожаный конец, вырвал удавку из слабых Акимкиных рук. И тут же накинул оказавшуюся в его руках петлю на шею своему неудавшемуся убийце, с силой дернув, затянув и лишив его жизни.

Оставив поверженного неприятеля у огня, беглец обошел свой бывший дом в поисках картинки и увидел шестикрылого серафима на алтаре из рыбьей кости в дальнем углу. Забрав рисунок, выскользнул из юрты тем же путем, что и пришел. По тундре он шел так легко, как будто летел, и вышел к Белому Камню вместе с первыми лучами солнца. Поклонился могиле матери и, сев в оставленную у берега лодку, поплыл в Архангельск. На следующее утро ступил на причал лесопильного завода, вернул лодку туда, где брал, и отправился за билетом.

Тем же вечером прекратил свое существование конторщик лесопильного завода Данила Фомин, а на борт взошел мещанин Артем Пузырев. Молодой рыжеволосый Артем Никитич отплывал по Северной Двине в каюте второго класса на пароходе, идущем на Большую землю.

Утро в необычной коммуналке на Разгуляе выдалось безрадостным. За завтраком Вера Донатовна сидела с поджатыми губами, игнорируя Виктора и всячески выказывая расположение доктору Карлинскому. Подкладывала Борису добавку омлета, подливала еще кофейку. Вик со скрытым раздражением смотрел, как приятель купается в любви с чувством полного на то права, искренне уверенный, что мир вращается вокруг него. У Вика так не получалось, хотя он и старался побороть в себе внутреннюю неуверенность.

– Витюш, ты бы уже одевался, я с Эриком на десять часов договорился, – допивая кофе, поторопил приятель.

– Я готов, дело за Верой Донатовной, – поспешно выдохнул Вик.

– Все, все, иду аппарат собирать и пленку готовить, – засуетилась старушка.

В дверь позвонили, и Вера Донатовна метнулась в коридор. Загремели в замке ключи, скрипнула, открываясь, дверь, послышался нечленораздельный разговор. Дверь захлопнулась, и коридор огласил возмущенный возглас Веры Донатовны:

– Вот паразит! На днях уволила Рашида, а он не успокоился!

Над запойным дворником Дома творчества много лет довлела угроза увольнения, но Вера Донатовна все надеялась, что подчиненный исправится.

– И все-таки вы его прогнали, – с удовлетворением выкрикнул из своей комнаты Карлинский.

– Сколько можно терпеть? Пропадает по несколько суток неизвестно где, окончательно перестал выполнять свои обязанности. Вчера Рашид наконец-то вернулся в свою каморку, и я вручила ему приказ об увольнении. Рашид ушел, но пригрозил, что пожалею. Смешной он. Думает меня такой ерундой напугать.