— Вы, однако, не погибаете за то, что меня любили, — сказал Эсперанс, — и со мною вам нечего опасаться ни бедности, ни бесславия.

— Вы не знаете ваших родителей, — сказала молодая девушка с лицемерной кротостью, — вот почему мои родители никогда не согласятся нас соединить. О! Если бы не это, я с гордостью призналась бы в своей любви к вам. А! Вот вы теперь сделались рассудительны, вы уже не тот бешеный, который дурно обращался с бедной девушкой, единственное преступление которой — несчастье. Я читаю в ваших прекрасных глазах забвение, я читаю в них уверение, что вы еще любите меня.

— Что же делать? Делать нечего, — сказал со вздохом нежно-сердечный Эсперанс.

Молния торжества вспышкой осветила бледное лицо Анриэтты.

— Возможно ли, — сказала она, — чтобы гордость до такой степени сбивала с толку прекрасную душу, чтобы она сделалась неблагодарной до неделикатности?

Она скрасила горечь этого слова в меду поцелуя.

— Как это? — сказал Эсперанс.

— Да, вы меня упрекаете доказательством любви, письмом.

— Я им не упрекал, я о нем упоминал.

— Краска бросается мне в лицо. Он меня упрекал в том, что я была доверчива… А я в горести говорила себе: «Если он вооружается этим письмом против меня теперь, когда он меня любит, какое употребление сделает он этому письму, когда перестанет меня любить?»

Новый поцелуй скрыл эту новую каплю яда.

— Неужели вы считаете меня до такой степени вашим врагом?

— Не вас, но на вас имеют влияние, вы слабы для всех, исключая меня, и когда мы расстанемся… О мой милый Эсперанс! Если ваша слабость, если несчастный случай заставит эту записку попасть в чужие руки, я погибну, и меня погубит тот, кого я так любила… Какое наказание! Оно будет справедливо!

Она растрогалась, говоря эти слова. Эсперанс с восторгом заключил ее в объятия.

— Не опасайся этого письма, — сказал он, — мы вместе его сожжем.

Бедный Эсперанс! Он принял за ангельскую улыбку адскую радость, засверкавшую в глазах Анриэтты, и за сладкий выкуп любви ее Иудин поцелуй! Он стал искать в кошельке записку. Анриэтта протянула руку, дрожавшую от жадности. Вдруг несколько ударов раздались в дверь павильона, и нетерпеливый голос закричал:

— Анриэтта! Анриэтта!

— Это моя мать! — испуганно прошептала девушка. Эсперанс побежал на балкон. Анриэтта остановила его, подумав, что он уносит с собой письмо.

— В мою спальную, — сказала она.

Она толкнула туда молодого человека, заперла дверь и пошла отворить.

В передней было темно, у Марии Туше дрожал голос. Приметив волнение дочери, она промолчала.

— Я здесь, матушка, — сказала Анриэтта, отвернувшись.

— Почему вы не отворяли?

— Я хотела засыпать, я уже почти заснула, но теперь, когда я проснулась, я могу пойти ужинать с вами, матушка.

Говоря эти слова, в нетерпеливом желании уйти и удалить мать от павильона, она тихо подталкивала ее к двери. Мария Туше в свою очередь оттолкнула дочь в сторону.

— Пойдемте к вам, — сказала она, проходя первая.

«Я пропала», — подумала Анриэтта, раскаявшаяся, что не дала Эсперансу убежать.

Мать, бросив вокруг быстрый взгляд, прямо подошла к открытому окну и, приметив внизу караулившего ла Раме, спросила у него, выходил ли кто с этой стороны.

— Нет, — отвечал ла Раме.

Тогда госпожа д’Антраг воротилась к дочери и сказала:

— Где человек, которого вы спрятали здесь?

— Кто? — спросила Анриэтта, и сердце ее сжалось от страха.

— Если бы я знала, я у вас не спрашивала бы.

— Здесь нет никого.

— Я слышала его голос.

— Клянусь вам…

Мать стала осматривать с лихорадочной живостью каждый угол, каждый предмет мебели в комнате, складки занавеси. О величии ее манер уже не было и помину. Не найдя никого, она направилась в спальную. С силой оттолкнув Анриэтту, которая загородила ей дорогу, она вошла. Анриэтта надеялась, что молодой человек искусно спрятался, по обычаю обыкновенных любовников, под кроватью или в каком-нибудь шкафу, но Эсперанс стоял около окна с железной решеткой. Он слышал все и ждал.

При виде этой черной фигуры в сумраке комнаты Мария Туше поскорее схватила кремень и огниво, чтобы зажечь свечу и рассмотреть человека. Эсперанс, видя эти приготовления, смотрел на бледное лицо, расстроенное бешенством, этой оскорбленной матери, свирепая и быстрая расправа которой была ему известна. Анриэтта спряталась за большим креслом. Мария Туше поднесла свечу к лицу Эсперанса и задрожала, увидав его таким красивым, спокойным и достойным обожания. Подобный любовник у ее дочери разрушал все ее планы на будущее. Еще проступок, который надо будет уничтожить. Вот неумолимая судьба ее фамилии: стыд и кровь!

— Что вы тут делаете? — спросила она грозным голосом. — Вы молчите… Тогда будете ли отвечать, по крайней мере, вы, сударыня?

Анриэтта, вне себя от ужаса, закричала:

— Я не знаю этого господина.

— Это, может быть, разбойник? — сказала Мария Туше, раздраженная спокойной красотой Эсперанса.

Благородные, ясные глаза молодого человека устремились на стол, где сверкали бриллианты, и привлекли к ним внимание матери.

— Что это такое? — спросила она с удвоенной яростью. — Я не знала, что у вас есть эти вещи!

— И я тоже не знала, — пролепетала Анриэтта, обезумев от стыда и страха.

Тронутый состраданием, Эсперанс придумал ложь, чтобы спасти честь своей любовницы.

— Вот вся правда, — сказал он кротким голосом. — Я проезжал через Руан шесть дней тому назад. Я увидел там эту девицу и страстно в нее влюбился, хотя она меня не приметила. День был праздничный. Эта девица смотрела в лавке жида на эти бриллианты. Мне пришло в голову купить их, потому что они заслужили ее внимание.

— Я нахожу большой дерзостью с вашей стороны покупать бриллианты для моей дочери.

— Позвольте, сударыня, чувствовать любовь — не преступление, а то было бы преступлением и внушать ее. Я не хотел ни оскорблять, ни компрометировать вашу дочь и следовал за нею очень почтительно до этого дома.

— Для чего? — спросила Мария Туше со своей обычной надменностью.

— Чтобы узнать ее имя и ее звание, о котором я не позволил бы себе спросить ее людей, чтобы найти благоприятный случай передать ей эти бриллианты — не как подарок, а таинственный залог чувств, в которых я хотел со временем признаться ей. Позволительно, кажется, стараться понравиться, когда человек почтителен, когда он старается не компрометировать женщину. Со вчерашнего дня я изучал местность этого замка и привычки его обитателей, а сегодня вечером, думая, что ваша дочь вышла из павильона ужинать с вами, я рискнул — это большая вина с моей стороны, — пробраться к ней, чтобы положить бриллианты на ее стол. Это заставило бы ее задуматься, мне была приятна мысль занимать ее ум, если не сердце. Ваша дочь, которой действительно не было в доме, вдруг воротилась, увидала меня, вскрикнула, я хотел ее успокоить, объяснить ей чистоту моих намерений, когда ваш голос раздался на лестнице. Вот вся правда. Умоляю вас простить меня, а в особенности не обвинять вашу дочь, которая не виновата и страдает в эту минуту от несправедливых подозрений. Я один заслуживаю ваших упреков и смиренно преклоняюсь перед вашим гневом.