Арно ехал за своим начальником, не пускаясь в рассуждения, внимание его было занято другим. Бриссак же только слушал и глядел вперед. Вдруг он закричал:

— Вот один!

В самом деле, на повороте тропинки появился человек в простой и темной одежде. У него была осанка военного, которая оправдывала восклицание Бриссака. Притом этот человек прямо подъехал к губернатору, который со своей стороны поспешил подъехать к нему. Он с нетерпением желал узнать известия.

— Здравствуйте, граф, — сказал незнакомец веселым голосом, — вы не узнаете меня?

— Месье де Крильон! — вскричал Бриссак, остолбенев при виде человека, которого он не ожидал найти в такой час и в таком месте.

— Ваш покорнейший слуга, — отвечал кавалер.

— По какой странной случайности встретил я вас, месье де Крильон?

— Надо же, граф, повиноваться королю.

— Вас послал король… Король наваррский?

— Король французский и наваррский, — спокойно сказал Крильон.

— Но… зачем послали вас? — спросил Бриссак, беспокойство которого начинало принимать размеры страха.

Действительно, встретить Крильона в таком месте, где могла предстоять битва, было большое несчастье.

— Чтоб вас задержать, граф, — сказал Крильон с невозмутимым спокойствием.

Бриссак был храбр, но он побледнел. Он знал, что Крильон не любил шутить на больших дорогах.

— Что вы скажете? — продолжал кавалер. — Разве вы желаете сопротивляться?

— Ну да, — сказал Бриссак, — возможно ли, чтобы вооруженный дворянин позволил взять себя одному неприятелю, не будучи обесславлен?

— О! — сказал Крильон. — Вы так мало вооружены, что не стоит об этом и говорить.

— У меня есть шпага.

— Ба! Вам известно, что теперь уж никто не дерется на шпагах со мною.

— Это правда, но у меня есть оружие слабых, оружие грубое, и мне бы очень не хотелось этим низким оружием убить храброго Крильона, но я убью его, если он не пропустит меня.

И он достал из чушек свои пистолеты.

— Я вам говорю, не двигайтесь с места, — сказал Крильон. — Оставьте ваши пистолеты, они не заряжены.

— Не заряжены? — вскричал Бриссак с гневом. — Уверены ли вы в этом настолько, чтобы ждать выстрела в упор?

Говоря эти слова, он приставил один пистолет к груди кавалера.

— Если вам кажется забавно нашуметь и сжечь мои усы, стреляйте, любезный граф, — холодно сказал Крильон, не стараясь отклонить пистолет. — В ваших пистолетах порох, может быть, есть, а уж пуль нет наверняка.

— Это невозможно, — сказал растерявшийся Бриссак.

— Стреляйте же скорее, чтобы убедиться, а когда убедитесь, мы лучше поймем друг друга. Стреляйте и постарайтесь не выколоть мне глаз ножом.

Бриссак, напрасно старавшийся встретиться взглядом с Арно, который отвернулся, опустил свою руку с мрачным изумлением. С ним сыграли точно такую шутку, какую он сыграл с испанцем.

— Я понимаю, — прошептал он, — Арно продал меня вам.

— Нет, не продал, — возразил Крильон. — У нас денег нет, чтобы подкупать, он нам отдался. Но чего вы ищете около себя таким зорким взором? Вы не думаете освободиться от меня?

— Думаю, это вы, кавалер, сами того не зная, продались мне. Желая захватить господина, я захватил слугу, это славная удача.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Крильон.

— Сейчас двенадцать человек, которых я поставил на дороге, по которой должен ехать король, возьмут его и вас вместе с ним.

Крильон засмеялся, и этот громкий смех расстроил несколько веру Бриссака в удачу.

— Не сердитесь, что я смеюсь! — вскричал кавалер. — Я никак не могу удержаться. Приключение слишком смешно; представьте себе, что эти двенадцать человек так же мало имели успеха, как ваши пистолеты. Эти бедные люди растаяли, как снег. Что значит двенадцать человек для Крильона?

— Вы их истребили? — вскричал Бриссак, которого подобный подвиг не удивил бы со стороны подобного бойца.

— Не истребил, а конфисковал, и эти добрые люди спокойно едут теперь к Пасси, где они будут ночевать, а завтра соединятся с нашей армией. Не принимайте такого мрачного вида, любезный граф, сходите с лошади и пойдемте со мной в очаровательное местечко в тридцати шагах отсюда, мы многое имеем сказать друг другу. Вы мой пленник, но я буду к вам внимателен. Арно покараулит вашу лошадь. Извините… Позвольте мне взять вашу шпагу.

Бриссак, совершенно растерявшись, отдал свою шпагу и пошел за Крильоном. Он не видел и не слышал ничего. Он был оглушен, как лисица, упавшая в яму, и ребенок повел бы его за ниточку на край света.

«Эти игроки искуснее меня, — думал Бриссак, — я проиграл». Крильон поставил Арно часовым внизу у дороги и повел Бриссака в небольшую прогалину, находившуюся поблизости. Там две привязанные лошади разговаривали по-своему посредством топота и фырканья, что и составляет основу лошадиного языка.

На свежей траве, покрытой шерстяным плащом, возле этих двух лошадей сидел человек. Левая рука его лежала на шпаге, эфес которой ясно виднелся в лучах луны. Сам человек был скрыт под плащом. Прислонившись к молодому ясеню и согнув одну ногу в колене, он опирался о колено одной рукой и, казалось, был погружен в глубокую задумчивость. Тень от листьев закрывала ему лицо и плечи, светлая точка — или цепь, или пряжка — обозначала пояс, другая точка, шпора, показывала кончик ноги. Эта мрачная фигура имела какое-то таинственное величие. Рембрандт или Сальватор пренебрегли бы ею: так она сливалась с рамкою листьев, резко отделявшихся от неба, усеянного серебристыми звездами. Бриссак спросил Крильона, кто этот сидящий человек.

— Король, — просто отвечал Крильон, и тотчас удалился, оставив Бриссака с глазу на глаз с Генрихом Четвертым.

Надо было иметь тройную кирасу из дуба, обложенного железом, чтобы не почувствовать сильного волнения при такой неожиданности. Хотя Бриссак был лигер и гасконец, однако он не мог без сильного сердцебиения подойти к неприятелю, которого думал захватить и который захватил его, к государю, которого он не признавал и который явился перед ним ужаснее и величественнее в уединении, чем на троне. А Бриссак видел перед глазами шпагу, победившую при Омале, Арке и Иври!

Он в отчаянии стоял нем, сконфужен в двух шагах от короля, который из рассеянности или придумывая, как начать речь, не поднимал еще головы и не произносил ни слова. Это молчание, эта неподвижность дали время Бриссаку несколько успокоиться. Очевидно, первое слово того, чьей свободе, карьере и, может быть, жизни угрожал Бриссак и кто теперь в свою очередь держал в руках участь своего заклятого врага, не могло быть лестно.

Граф Бриссак поклонился. Король, выйдя из своей задумчивости, поднял наконец голову и сказал:

— Садитесь.