По мере того как он говорил, румянец и жизнь возвращались на щеки Анриэтты, она удивлялась присутствию духа в своем спасителе. Роль становилась так прекрасна, что она ухватилась за нее и приняла маску за лицо.

— Да, — закричала она, — вот вся правда!

Мария Туше не далась в обман. Гнев ее усилился, когда она увидала все искусство защиты.

— Вот на какой предлог ссылаются, — сказала она, — в оправдание того, что пробрались в окно нашей дочери!

— Дверь была заперта, — кротко отвечал Эсперанс. — Притом я не хотел, чтобы меня видела мадемуазель д’Антраг, а если бы я вошел в дверь, она увидала бы меня.

— Остается объяснить, — сказала мать, судорожно сжимая кулаки, — зачем, когда я пришла, вы спрятались в этой комнате, вместо того чтобы отправиться той самой дорогой, по которой вы пришли.

Анриэтта задрожала под этим новым ударом.

— Мадемуазель д’Антраг постыдно выгнала меня, — возразил смущенный Эсперанс, — но я хотел остаться, мной руководила надежда. «Может быть, — говорил я себе, — мне посчастливится увидеть мать мадемуазель Анриэтты, и я сумею убедить ее в моих почтительных чувствах, и по степени моей смелости эта дама будет судить о неизмеримости моей любви и о желании моем получить от нее одобрение моему поступку». Вот почему я спрятался. Мадемуазель д’Антраг думала, что я уже ушел. Моя стратегия удалась, потому что я имел счастье повергнуть к вашим стопам эти объяснения.

Анриэтта вздохнула с некоторым облегчением. Мария Туше посмотрела на нее спокойно. Но вся сила бури пала на несчастного Эсперанса.

— Вы ищете руки моей дочери! — вскричала госпожа д’Антраг, давая волю своей слишком долго сдерживаемой ярости. — Но, делая предложение мадемуазель д’Антраг, вы даже не назвали себя! Кто вы?

Эсперанс потупил взор, склоняя голову с деланным смирением.

— Я не беден, — сказал он.

— Не в этом дело. Вы принц или король?

— О нет!

— Ваше имя! Ваше имя! — требовала Мария Туше, все более разгорячаясь от притворной покорности молодого человека. — Дело не в том, чтобы покупать бриллианты, мы не жиды, но дворянин ли вы?

Эсперанс перевел дух, чтоб рассчитать эффект своего ответа, и отвечал:

— Я не знаю.

Эффект был страшный. Мать выпрямилась, как гигантка, и с гордым движением сказала:

— Должно быть, вы смелы, если решаетесь подвергнуться виселице. Не дворянин, а хотите обольщать знатных девушек! Если бы я не боялась навлечь на мою неосторожную дочь гнев отца и брата, вы поплатились бы за эту дерзость.

— Но я не оскорбил никого, — сказал молодой человек, обрадовавшись, что приближается развязка, а его любовница не будет скомпрометирована.

— Молчите!

— Я молчу.

— Уходите… уходите!

— Я ушел бы давно, если бы не имел уважения к дамам, — сказал Эсперанс с дурно скрываемой улыбкой.

— А ваши бриллианты! — прибавила Мария Туше. — Не забудьте их, они вам понадобятся возле вам подобных!

Говоря эти слова, она бросила футляр под ноги Эсперансу, который смеялся над этим женским бешенством и не наклонился поднять их. После любезного поклона дамам он направился к балкону.

— Извините меня, — сказал он, — что я иду по запрещенной дороге, но моя лошадь внизу, и мне хочется не делать огласки в вашем доме.

— И мне тоже, — в бешенстве отвечала Мария Туше. — Вот почему я вас приглашаю не ходить в ту сторону, вы найдете под этим окном человека, от встречи с которым я хочу вас избавить. Конечно, вы заслуживаете наказания, но вы будете наказаны после и больше. Помните, что, если вам случится когда-нибудь хотя бы взглянуть на это окно или говорить о вашем приключении, мадемуазель д’Антраг будет заключена в монастырь на всю жизнь. Что касается вас…

— Да, я знаю, что вы хотите сказать, — прошептал Эсперанс с улыбкой менее веселой. — Будьте спокойны, с нынешнего дня я слеп и нем. Куда я должен идти, позвольте вас спросить?

— Подождите, пока я предупрежу человека, который подстерегал вас внизу.

В ту минуту, когда Мария Туше подошла к окну, чтобы предупредить ла Раме, он появился на пороге комнаты с глазами, сверкавшими свирепым упоением. Он увидал Эсперанса и закричал:

— Я узнал его голос!

Эти слова, тон ненависти, которыми они были запечатлены, заставили госпожу д’Антраг резко обернуться и подбежать к ла Раме, чтобы потребовать у него объяснения.

При виде своего врага Эсперанс понял опасность, предчувствовал борьбу и, вместо того чтобы продолжать идти к балкону, воротился назад. Ла Раме не спускал с него алчных глаз. Он тоже сделал несколько шагов навстречу госпоже д’Антраг. Анриэтта при виде этого нового свидетеля отступила к двери комнаты, как бы для того, чтобы лучше скрыть свой стыд.

— А! Это вы, — сказал ла Раме хриплым голосом, от которого Эсперанса передернуло, как от шипения пресмыкающегося. Инстинктивно он вздумал приблизиться к своей шпаге, лежавшей на консоли возле балкона. Но опасение показаться растревоженным сковало еще раз его решительность. «Великодушие противника, — говорит арабская пословица, — самое верное оружие подлого врага».

Ла Раме понял эту нерешительность. Он медленно обошел вокруг стола, как бы для того, чтобы подойти к госпоже д’Антраг, а дорогой он бросил на Анриэтту грозный и отчаянный взгляд.

— Мне кажется, — сказал он матери, — что вы сейчас ссорились с этим господином. — Если я могу быть вам полезен, я здесь.

— Нет, — отвечала госпожа д’Антраг, стыдясь покровительства подобного человека, — этот господин объяснил свое присутствие удовлетворительным образом, и он уходит.

Ла Раме бросился к балкону так, чтобы быть между Эсперансом и его шпагой, лежавшей в стороне.

— Вы не знаете, — сказал он Марии Туше, — кто этот человек, которого вы отпускаете?

— Нет, не знаю.

— Это тот, кто угрожал мне, тот, кто знает тайну, тот, кто хочет погубить нас всех и кто явился сюда только для этого!

Госпожа д’Антраг вскрикнула от удивления и испуга.

— Утром он от меня ускользнул, — прибавил ла Раме, — он не должен ускользнуть от меня вечером.

Во время этого разговора Эсперанс стягивал свой пояс и смотрел с презрительной улыбкой на искусный маневр своего врага.

— Это другое дело, — сказала бледная и взволнованная Мария Туше, — и заслуживает объяснения.

— И он объяснится, — проговорил ла Раме, опираясь на ту самую консоль, где лежала шпага молодого человека.

Малодушная Анриэтта сложила руки и бросила умоляющий взгляд на Эсперанса — не для того, чтобы он был терпелив, но для того, чтобы он был скромен. Тот, нисколько не волнуясь, сказал:

— Я ничего не понимаю. Приход этого господина перепутал все.