Он услышал шум в коридоре. Звонкий голос Петьки, жалующегося матери. «Двенадцать лет парню, а ведет себя как детсадовец. Ябедничает на отца, — с обидой подумал Олег и с опаской прислушался. — Сейчас Люська даст мне прикурить».

Но Людмила негромко и раздраженно осадила сына:

— Я тебя предупреждала, чтобы не лез к проигрывателю. Получил, и поделом! — И уже спокойнее: — Поставь кастрюлю на плиту. Ужинать будем. Васька, убери пса, он мне все колготки изорвал. Вы придумали ему имя?

— Мартин, Март, — важно предложил Васька. Судя по его голосу, он весь день сочинял.

— Почему не Апрель? — съехидничал Петька.

— Пусть будет Мартин, — твердо сказала Людмила. — Зови отца.

— Тятя, тятя, наши сети… — начал Петр, кривляясь, но замолчал, видимо, наткнувшись на гневный взгляд матери.

Олег услышал его осторожные шаги, скрипнула дверь.

— Па, — мальчишка всунул голову в комнату, избегая смотреть на отца. — Мама пришла. Пошли ужинать.

Люда, надев фартук, уже стояла у плиты.

— Привет. — Она подставила прохладную щеку для поцелуя. — Что у вас тут, война? А у меня для тебя кое-что есть. Можно сказать, привет от Васильева.

— Он знает, что ты моя жена? — насупился Олег.

— А как ты думаешь? — Она потерла лоб тыльной стороной ладони и улыбнулась. — В нашем тесном гадюшничке все друг друга знают и всё друг о друге знают. Куда ни плюнь, в знакомого попадешь…

Петька хихикнул и осекся, оттого что оба родителя зыркнули на него недовольно.

— Помалкивай, ешь суп, — велела Людмила. — А где ваша псина? — Она налила ему суп в миску. — Мартин Олегович, кушать подано!

Мальчишки прыснули уже вдвоем. Олег, нахмурившись, стал сосредоточенно мыть руки.

— Не дуйся… Твой Васильев порядочная сволочь, я тебе скажу.

— Он такой же мой, как и твой. Что он сделал? Надеюсь, тебе козни не строит?

— Не делай такое лицо. Я боюсь!.. — Она погладила его по плечу. — Просто услышала, как он по телефону разговаривал. Зная про твое дело, я прислушалась. Так вот он кому-то говорил, чтобы припугнули Юру как следует. Твоего подследственного как зовут?

Ермилов покивал головой и промолчал. Люда не стала настаивать, она видела, что информация Олега весьма озадачила.

«Сомнений нет. — Олег задумчиво постучал ложкой о тарелку. — Васильев сам натравливает на своего клиента, наверное, кого-то из соседей по камере. Надо бы узнать, кто с Дедовым сидит. Предупредить, чтобы следили повнимательнее. Если припугнут, может, и неплохо. Главное, чтобы не решили убрать. Тут я не смогу помешать. В отдельную камеру не посадят. Пойди докажи, что есть вероятность убийства. Захотят, убьют. В СИЗО свои законы. Ему, может, и угрожают, но он жалоб не подает. А на нет и суда нет».

Лето, 1986 год

Квартира, пусть и небольшая, но с блестящим паркетом и с добротной мебелью, с застекленной лоджией, не где-нибудь, а в Лиссабоне. Открываешь окно, а в него ветерок, смешанный с дождевой пылью, запах океана и видны чайки на рыжих черепичных крышах…

Работа ничем не отличалась от службы в министерстве в Союзе. Договоры с партнерами по торговле, увязывание всех деталей с юристами посольства и с местными, с учетом португальского законодательства, встречи, приемы, на которых блистали торгпред и его замы и где не особо жаловали таких мелких клерков, как Дедов, приехавший на должность старшего специалиста. Однако его знание португальского, хоть и не великолепное, здорово повысило ставки Юрия, да и Граевский из Москвы замолвил перед торгпредом словечко. Гонять стали меньше, доверяли больше.

Замторгпреда Перов присматривался к Дедову около месяца. А затем вызвал к себе в кабинет.

Опущенные жалюзи делали свет в кабинете тусклым, но всё же чувствовалось, что день сегодня солнечный.

Желтоватая полировка письменного стола Перова напоминала Дедову леденец, который выпросил вчера сын в магазине.

— Юрий Леонидыч, думаю, стоит напомнить вам один разговор, состоявшийся еще до вашего поступления в Академию внешней торговли в кабинете одного нашего общего знакомого. — Он пристально посмотрел своими широко посаженными и чуть прищуренными глазами на Дедова.

Тот медленно кивнул с пониманием на лице. Пришло время платить долги. Усмехнувшись про себя нервно, Юрий подумал: «Надеюсь, они не попросят меня кого-нибудь убить».

— Вот здесь адрес, — Перов протянул ему записку на клочке бумаги. — Сегодня вечером сходите туда и отдадите вот это, — он положил на стол увесистый конверт в плотной желтой бумаге. — Человеку в очках и коричневом пиджаке в голубую клетку. Он будет сидеть в ресторане по этому адресу, — торгпред указал на записку в руках Дедова. — В монастыре Madre de Deus[7].

— А имя его?

— Нет-нет, — строго сказал Перов. — Никаких имен и фамилий. Это первое правило. Второе — никаких разговоров с теми людьми, кому вы будете передавать такие посылки. И третье — вас никто из посольских не должен видеть. Ни с посылками в руках, ни встречающимся с адресатами. Нам не нужны лишние вопросы. Вы понимаете меня?

— Вполне, — коротко кивнул Дедов. — Только где гарантия, что я не ношу наркотики или оружие? Не хотелось бы оказаться в двусмысленной ситуации, если меня задержат, пусть даже случайно. К примеру, полиция.

— Там нет ни наркотиков, ни оружия. Это все, что я могу вам сообщить. — Он помолчал и добавил: — Вы поняли? Никто в посольстве, особенно… — Он многозначительно посмотрел на Дедова, и тот понял, что имеются в виду сотрудники КГБ. А Перов и продолжать не стал.

В монастыре Богоматери в крытых галереях располагался Национальный музей изразцов. Машина Дедову не была положена по должности, и он добирался до музея на автобусе № 718.

Двухэтажное здание из белого камня, построенное в XVI веке, казалось, так и застыло в том времени, если бы не современный асфальт перед фасадом… Голубое промытое вчерашним дождем небо со следами облачной пены оттеняло белоснежные стены. Так и казалось, сейчас с грохотом мимо по мостовой, когда-то устилавшей булыжниками дорогу, прогрохочет телега с впряженным в нее осликом, монахини появятся из дверей, и зазвонит колокол…

Строили монастырь для монахинь ордена Святой Клары. В 1755 году после землетрясения в Лиссабоне здание сильно пострадало. Резьба и азулежу (изразцы), украшающие церковь монастыря, поразили Юрия, еще когда он был тут на посольской экскурсии с женой и сыном (дочь оставили под присмотром соседки).

Разглядывая тогда и церковь, и богатую коллекцию изразцов, в числе которых находилось огромное панно с изображением Лиссабона 1730 года, до землетрясения, Юрий кусал губы от досады, что он столько лет прозябал в Союзе, не видел всего этого. А тут на чистых улицах пахло кофе и pasteis de belem[8]. Тут жили без оглядки… Хотя… Он вспомнил о режиме Салазара и улыбнулся. И все же, все же у них не разрушали культурное наследие царской эпохи, не торговали золотом Российской империи и драгоценностями царской семьи, они не голодали ни в Гражданскую, ни в Великую Отечественную, не жили в закрытом государстве, из которого можно вырваться только при особых условиях — по дипломатической, внешторговской или военной линиям. Или будучи разведчиком…