— Кто? — отрывисто спрашивает Яна.

— Это я… — потом смотрю на спящего ребенка и добавляю — мы.

Дверь открылась через несколько мучительно долгих секунд. Открылась с мелодичный звоном, я бросил взгляд на малышку — поморщилась, но не проснулась. И с каждым мгновением, люлька с ребенком казалось становилась все тяжелее. Словно не дочку несу, а весь ворох своих нерешенных проблем разом.

Яна в дверях стоит. Кутается в длинный теплый халат, волосы влажные, под глазами темные круги.

— Не стой на холоде, — сказал я. — Простынешь.

Янка усмехнулась, но послушно ступила вглубь квартиры, пропуская меня внутрь. Посмотрела на ребенка, но не сказала ничего, видимо, уже смирилась с тем, что маленькая почти всегда со мной.

— Зачем пришел?

— Просто не знал, куда идти еще, — подумав ответил я.

Яну такой ответ вполне удовлетворил. Я устроил дочку в комнате, прошел на кухню. На столе — пирог, вот чем пахло так. Не один даже. Три. Все прикрыты салфетками.

— Кулинарию ограбила?

— Сама испекла. Сублимирую тревожность в тесто.

Я приподнял салфетку — вполне себе аппетитно. И тесто не зубодробительное на вид — румяное и воздушное.

— Раньше ты не умела готовить.

— А ты деньги зарабатывать не умел, — пожала плечами Яна. — Всех нас меняет время.

Время меняет. Кого-то любовь. Кого-то — одержимость. Янка молча поставила чайник. Порезала пироги — они были нетронуты. Я подумал, как наверное паршиво и горько было их печь, пироги, которые даже скормить некому. И как сложно ей сейчас, лишенной своего якоря.

Мы сели пить чай. Словно нормально вот так, после болезненного развода, нескольких лет наполненных отчаянием, после всего, что случилось, просто сидеть и пить чай. С пирогами, которые сама Яна, кстати не ела — бултыхала чай ложкой и думала что-то явно невеселое.

— Ешь, — велел я и пододвинул к ней блюдо с мясным пирогом. — На тебя уже без слез не взглянешь.

— Ларин, — покачала головой Яна. — Ты мне давно уже не муж.

— Я отец твоего ребенка.

Янка фыркнула, но пирог взяла. Вообще она сегодня удивительно тихая. Задумчивая. Язвит даже через раз, что пожалуй, плохо. Надо раззадорить ее, чтобы боевой дух снова проснулся.

— Буду надоедать тебе, пока не доешь.

Снова головой покачала. Раскрошила, разломала несчастный кусок пирога, вывернула наружу аппетитным нутром, но все же немного поела.

— А Илье нравятся с вишней…

Я вспомнил, что у меня дочка с собой. Про Катю вообще не забывалось, теперь она постоянно елозила у меня на самом краешке сознания, чем бы я ни был занят. Словно маленькая Катя — кнопка. Кнопка для возвращения в действительность.

Пошел в комнату. Наверное, нужно уходить. Не бередить старое, не пытаться найти покой у того, кто сам в нем нуждается. Но навалилось все разом — не унести. Опустился на диван рядом с Катюшкой, не зажигая света. Вскоре и Янка пришла, села в кресло, стоящее неподалеку. Здесь все было рядом, в этой маленькой квартире.

— Посиди еще немного, не спеши, — попросила Яна, порядком удивив.

Я кивнул, не подумав, что в густой чернильной темноте она просто этого не увидела.

— А у тебя бывает, — спросил я, — что ты по прежнему, забываясь, считаешь меня своим?

Янка хихикнула, короткий горький смешок резанул по нервам.

— Я от тебя два года лечилась. А может и больше… Но у меня Илья был. А как лечился ты?

— Работал.

И снова тишина. Густая, вязкая, буквально осязаемая. Она разделяет нас с Яной куда сильнее этих семи лет врозь, стремится раскидать по разным лагерям, додумать за нас все несказанные слова.

А мне многое сказать хочется. Почему Яна на развод не пришла? Я пришел, как дурак, надеясь ее увидеть, надеясь, что вдруг что-то изменится, слова нужные найдутся, волшебство, блядь, случится. Не случилось — вместо Яны был доверенный адвокат. Даже Елагин не явился, хотя уж его то стоило ожидать. Не развод получился — фарс. Я и напомаженный индюк, который сухим бюрократическим языком излагал волю моей жены. Тогда еще — не бывшей. И делить нам нечего было, кроме Ильи. Но я не мог его у Яны отобрать. Не мог сделать ей еще больнее. Лучше — сердце свое вырвать. Или сломать колено, впрочем мне его и так сломают, только я об этом тогда еще не знал.

— Зачем ты женился на своей Даше?

Сейчас я сотни раз задавал себе этот вопрос. И ответы всегда были разными.

— Я был одинок. Она была одинока. Мне казалось, что так будет правильно.

Янка засмеялась. И хорошо — пусть смеется лучше, чем плачет. Потянулась в кресле — глаза к темноте привыкли и силуэт бывшей жены угадывался на фоне зашторенного окна. И коснулась моей ноги своей. Наверняка — нечаянно. В такой маленькой квартире наверное миллионы случайных прикосновений. Но словно током дернуло. Хотелось одновременно и ногу свою отдернуть, и Янку к себе, и дышать ею, жить ею. Я не пошевелился — пусть хоть так, но касается меня. А о смуглом теле, маленькой груди с коричневыми, съежившимися от моих поцелуев сосках, о темных прядях волос, что падают на мое лицо, когда она сверху… Об этом я не буду думать. Привык уже за семь лет.



— А если по честному, Ларин?

Теперь уже засмеялся я. Она меня хорошо знала. Так же, как и я ее.

— Мне нужен был барьер, Ян. От тебя. Мне нужно было чем-то жить, чтобы при встрече с тобой, быть готовым.

— Помогло?

— Нет.

Я почти научился счастливым быть. И думал, что дальше смогу. Я, блядь, готовился к предстоящей встрече. Надеялся, что буду во всеоружии. Но разве можно защититься от того, что внутри? А Яна была внутри. Только понял я это, уже взвесив на себя обязательства. Но в этот раз я все сделаю правильно…

— Прогнать бы тебя, — протянула Янка. — Да только без тебя хуже во стократ. Ты только не говори ничего, хорошо? Ничего такого, от чего я потом реветь буду. И так тошно.

Я промолчал. Я могу вообще молчать — только бы не спугнуть это хрупкое перемирие. Слушать дыхание Яны. Слушать, как сопит моя дочка — возможный залог нашего будущего счастья. Нужно только решиться… я так старательно прислушивался к их дыханию, что сразу понял, когда Янка уснула.

Можно было просто уйти. Можно было остаться, понадеявшись на сонное мягкое пробуждение, теплоту ее родного угловатого тела. Яна любила заниматься сексом по утрам. Мысль об этом ударила в голову почище алкоголя, пьянила, туманила разум. Яна бы не устояла — не сейчас, когда мы так не осторожно сломали очередной барьер. Но… это было бы неправильно. Я, мать вашу, все сделаю правильно, и пусть меня потом тошнить будет и рвать желчью от собственных же решений.

Осторожно я переставил люльку с дочкой в сторону, подхватил Янку на руки — спросонья она даже протестовать не стала. Переложил на диван, в кресле так себе сон. Накрыл пледом. А потом не устоял — тихонько поцеловал ее в лоб. Кожа была прохладной, чуть покрытой испариной, я глубоко, полной грудью вздохнул ее запах. Чтобы запомнить.