Тогда, в ту ночь, что Яна ко мне пришла, она ушла сразу же, едва все закончилось. Я так давно не видел ее безмятежно спящей. И потом уже, когда я захлопнув дверь ушел, прижимая к себе люльку со своим детенышем, я чувствовал запах Яны. А облизнув губы — ее легкий солоноватый вкус.



Я чувствовала себя лимоном. Выжатым. Я представляла его себе воочию — жалкий, скукоженный, желтый ошметок. Словно чувствовала пряный запах. А на языке — кислоту и горечь. Такого же вкуса была и моя жизнь.

Из меня словно стержень вынули. Я думала, моя жизнь полна. Оказалось — я жила сыном. Теперь, когда его не было рядом, я чувствовала себя мелкой домашней собачкой, вдруг сорвавшейся с поводка и оглушенной тем, как огромен и страшен мир. Я не хотела ничего, ни свободы, которой стало так много вдруг, ни отдыха. Я хотела своего сына и вместе с ним назад, под свою скорлупку относительно благополучной жизни.

Когда начались месячные у меня едва не случилась истерика. Я в страшном сне не видела себя беременной, я не хотела детей больше — у меня сын есть. Лучший. Мой. Но… Ради него я бы родила еще десяток раз. Но мои ожидания оправдались, я не забеременела.

И снова остро к Ярику захотелось. Не делать новых детей, нет. Он давал мне спокойствие. Умел убеждать в том, что все хорошо. С ним я вспоминала вдруг, что была же счастливой. Когда-то. Без страха даже.

— Ничего не получилось.

Ярослав без лишних слов понял, о чем я говорю. Последние дни мы старательно избегали друг друга, боясь и стыдясь того, что с нами происходит, что может произойти. Я четко понимала, что все это не нужно мне, а сама ночами лежала и в потолок смотрела. Просто потому, что смысла никакого не было. Не могло быть.

А теперь специально его караулила. Все посещения Илье отменили — началась химиотерапия. Высокодозная, перед пересадкой донорского материала. Я жила с сыном несколько дней в неделю, иногда меня сменяла нанятая сестра. На этом настояли внезапно объеденившиеся отец и Ярослав. Сказали, что я так завяну. Словно дома, одна, я просто цвету и пахну.

— У нас есть донор, Ян, — напомнил Ярослав.

— Я столько читала… Я так боюсь отторжения, Ярик. Второго шанса не будет. Родственный донор лучше…

Он обнял меня. Я не стала протестовать. Пусть хоть минуту будет не страшно. Глаза закрыть, прижаться щекой к чуть колкой ткани его пальто. Не думать. Сейчас, с ним — не стыдно быть слабой. Можно не притворяться уже стальной.

— Лучше, — сказал Ярик, словно вдруг решившись на что-то. Подняла голову, поймала его взгляд, кажется, вглубь себя смотрит. — Ян…

Не договорил. Я вдруг остро осознала, что стою в фойе больницы и прижимаюсь к чужому мужу. Волной накатила неловкость — торопливо отстранилась.

— Ты поспи, Ян. Поешь обязательно. Высохнешь…

Будто сам образец здорового выспавшегося человека. Лицо осунулось, под глазами круги. И колено, видимо, мучает — прихрамывает ощутимо. Мне стало его жаль, но это была эгоистичная жалость. В его боли я видела отголоски своей.

Попрощалась сухо, ушла. Дома раздевалась торопливо, стараясь избавиться от запаха больницы, который казалось, пропитал насквозь. Оставила вещи на полу неопрятной кучкой, приняла душ. Выполнила программу минимум, сейчас с сыном поговорю по видео связи, а что делать потом — неизвестно. Пироги печь и себя есть. Поедом.

Подняла вещи с полу и замерла. Стою в руках с темно-серой толстовкой и дышу через раз. Через силу. Потому что на темной ткани — волосы. Длинные, светлые, чуть завивающиеся. Химиотерапия. И выть хочется, и из дома бежать, далеко, пока ноги держать не перестанут, пока не упаду без чувств.

Но я взяла себя в руки. Точнее — сделала вид. Ради сына. И даже улыбалась во время разговора с ним. А потом полночи смотрела в потолок и даже плакать сил не было, хотя хотелось. Телефон стоял на беззвучном, но после часу ночи недвусмысленно подмигнул световым сигналом — смс пришло.

"Ты спишь?"

Ярослав конечно же. После недолгого колебания я ответила и телефон разразился звонком сразу же, будто только этого и ждал.

— Я боялся звонить. Вдруг спишь…

Говорит, на заднем фоне девочка плачет. Я ее слушаю и вдруг реветь захотелось, хотя до этого — никак. Но не плачу, жду, что еще скажет.

— Она кричит. Которую ночь, Ян. Это не зубы еще, рано. Она здорова. У нее хорошая смесь. Я купил все от коликов, а она плачет. Я просто не могу уже. Не знаю, что делать с ней. Яна… Помоги пожалуйста.

И замолчали оба. Только Катя плачет. А я вдруг подумала, что вполне понимаю Ярослава. Отчего не понять? Я сама через это все прошла. Ребенок, который спать отказывался, орал так, что у меня в глазах троилось от недосыпа и пропало молоко. И абсолютное одиночество вокруг.

Раньше, когда я не была беременна, я нормально относилась к тому, что Ярослав живет своим бизнесом, который мне казался хренью на постном масле. Я не верила в то, что его идеи принесут деньги. Но я любила его и казалось — море по колено. Наверное, мне думалось, что я смогу его изменить. Убедить, что совершенно неважно доказать всему миру то, что можешь. Потому что я сама не верила в то, что у него получится.

А потом родился Илья. И оказалось, что во мне чертовски мало терпения. А ночи были длинные, так скоро осень наступила. Темные. В моей жизни трое мужчин. Все трое значат для меня безумно много. Первый — отец. Тот, что дал жизнь. Был опорой всегда. Второй — Ярослав. Мой муж. Тот, которому я поклялась верна быть, хотя разве сложно, верной быть? Нет, ни капли. Сложно жить, когда денег нет. Счастье куда-то улетучивается, утекает, как песок сквозь пальцы.

И наконец третий мой мужчина — Илья. Первопричина того, что я плакала по ночам от бессилия и одиночества. От усталости. Потому что отец и муж договориться не смогли. Отец категорически отказался хоть как-то участвовать в моей жизни, пока в ней есть Ярослав. А Ярослав не хотел кланяться и падать в ноги тестю, вымогая его любовь и прощение. Ему важно было доказать… И они просто оставили меня одну наедине с маленьким любимым монстром, оба уйдя в работу.

Так что я очень тебя понимаю, Ярослав. Мне даже было бы тебя жаль, если бы осталась во мне жалость, не выжало ее досуха. Но… я хочу к нему. Просто для того, чтобы его присутствие и плач его маленькой дочки заполнили на время пустоту внутри меня. Мне хватило храбрости признаться себе, но ему я ни за что не скажу.

— Ярослав, — говорю я и сама себя за эту гордость ненавижу. Потому, что ночь бесконечна. — Ты понимаешь, что мне это не нужно? Это твой ребенок, Ярослав. Не мой. Эта девочка не имеет ко мне никакого отношения.

— Она сестра Ильи. Но ты права… Мне не стоило тебя просить. Извини. И поспи уже, ты не сможешь так уснуть. Выпей снотворного или хотя бы тот коньяк.

А тот коньяк отец выпил. Молча сидел на кухне, курил, пил. А я в комнате. И каждый сам по себе, не в силах заполнить пустоту внутри друг друга. Ярослав снова извиняется и сбрасывает звонок. Теперь я ненавижу его — за то, что так быстро сдался. Что не стал меня уговаривать. Потому что я не знаю, как пережить эту ночь, я бы даже Антону позвонила, но он — уехал. И он совершенно точно не моя таблетка от одиночества.