Я останавливаюсь, смотрю на него и, узнав, подхожу ближе.

— С кладбища? — спрашивает он.

— Ага…

— Всё нормально прошло?

— Да, дядя Валя, всё по уму.

— Ну и хорошо. Пусть земля ему пухом будет… Пошли, я тебе покажу чего-то.

Мы подходим к моей тачке, снова выкаченной из гаража.

— Так-то можно было бы попробовать подшаманить, — говорит Валентин, — ржавчина не сквозная, её зачистить раз плюнуть, ходовая вроде терпимая, но движок убит напрочь. Надо менять, а это… ну, в общем овчинка выделки не стоит…

— А сколько новый двигатель стоит?

— Не знаю. Ты найди его ещё. Для начала можно попробовать головку поменять, но мозго*бства столько, что даже думать не хочется.

— А вы бы могли взяться? Я бы вам заплатил если что…

— Чего⁈ Нашёлся плательщик! Я тебе за деньги что ли? Помочь просто! Тоже мне. Нет, не возьмусь, не справлюсь, работы много. Всё перебирать… Нет, давай обратно закатим и точка, забирай ключи свои.

Мы так и поступаем. А ведь жаль… Теперь, когда дядьки не стало, я бы хотел восстановить этого ушастого. Хотя бы в память о нём…

— Да что мне этот гараж, — машет рукой тётя Таня.

Она сидит у нас в гостиной, рядом мама, папа. Бабушку отвели домой, а чуть позже к ней пойдёт и мама, переночует у неё сегодня.

— Когда возможность была, я в кооператив вступила, Гриша тогда очень хотел машину завести. Ну, а сейчас ни машины, ничего. Так что пользуйтесь спокойно… Одна, как сыч всю жизнь.

— Спасибо, — кивает мама.

Я тоже благодарю.

— Да перестаньте вы, — машет она рукой. — Нин, я тут подумала, у меня ведь ни ребёнка, ни котёнка, тоже в один прекрасный день — ой! И всё, как не было ничего.

— Да тьфу-тьфу-тьфу, что ты говоришь, Таня! Тебе лет-то всего ничего.

— Я говорю, что надо мне Артёма в кооператив ввести. Как это делается, я уж и не помню. Чтоб когда помру, квартира ему досталась. Завтра переговорю с председательшей, чтоб собрание устроила, пока я здесь. Или прописать хотя бы…

— А ты сколько быть планируешь? — спрашивает отец.

— Ну, до девяти дней точно пробуду. Пока разберу всё — документы, рукописи. А там посмотрим.

Я слушаю вполуха. Квартиры, гаражи, машины… Что пошло не так? Как так могло произойти вообще…

В воскресенье мы едем на барахолку. С Катей. Пробный шар, разведка боем. На «пятьдесят первом» от Политеха минут сорок ползём до остановки, где на обширном пустыре, ограждённом сеткой, происходит действие, соответствующее названию.

Можно было поехать к цирку, это ближе к дому, но там, говорят, менты лютуют, так что едем подальше. Да здесь и народу больше, а значит и шансов тоже.

У меня на плече полотняная сумка, у Катьки тоже. План такой. Она база, я челнок. Я продаю, она прикрывает. Беру одну пару, продаю, прихожу за другой. Всего у нас трое штанов, двое больших, одни поменьше.

На самом деле, продавать — это умение, а я в этом деле был всегда пнём пень. Не моё это, честно говоря. Но и дистрибуторов подходящих я пока не вижу. Можно было бы подтянуть Миху Зайцева, но он уехал на сборы или в спортивный лагерь.

Можно попробовать через Катиного брата, он барыга, конечно, но и жук, тот ещё, срубит комиссию, мама не горюй. Надо пока просто прицениться и попробовать. А брюки получились просто атас, настоящая фирм а.

Катька у Антохи нашла пачку целлофановых пакетов. Он занимается гандболом и секция получила что-то импортное — форму, наверное, не суть. Этот прирождённый жулик снял со всей партии целлофановые упаковки.

Названий там никаких нет, но на нескольких языках написано, что содержание хлопка составляет сто процентов. И ещё куча цифр и упоминаний патентов или чего-то в этом духе. В общем, выглядит достаточно «фирменно», чтобы быть проданным за рубль. По рублю за пакет с родной сестры. Настоящий человек будущего, таких там ждут с распростёртыми объятьями…

В общем, мы выходим из автобуса и двигаем к площадке, огороженной сеткой-рабицей. Встраиваемся в поток и плывём по течению вместе с остальными пассажирами автобуса.

— Кать, за меня держись, не потеряйся.

Она кивает. Толпа вдруг застопоривается и я, пока мы стоим, притягиваю её за шею и шепчу в самое ухо:

— Сумку из рук не выпускай, следи внимательно, поняла?

Она послушно кивает и её светлые волосы разлетаются, попадают мне в рот и в нос.

— Ай!

Я чихаю. Она смеётся, закладывая непослушные пряди за ухо. Я мотаю головой и тоже смеюсь.

— Привет… — раздаётся рядом девичий голос.

Я оборачиваюсь и вижу… Вику. Блин! Ну, нахрен! Ну, почему! Ну почему надо появиться именно тогда, когда я обнимаю Катьку и шепчу ей на ушко! Неловкий момент, бляха! Ну, ладно, что теперь, не буду же я смущаться, оправдываться, отпрыгивать в сторону и всё такое. Я нет, а Катя смущается и даже краснеет, замечая, с каким недоумением Вика её рассматривает.

— Привет, — улыбаюсь я. — Знакомьтесь. Это Катя, а это Вика… о… товарищ сержант…

— Не на службе, — недовольно бросает, вырастающий за спиной дочери Хаблюк.

Сегодня он в обтягивающей брюшко рубашке «поло», в джинсах и белых кроссовках. Упакованный с ног до головы. Стиляга.

— Здравствуйте, Иван Денисович, — лучезарно улыбаюсь я, но узнать, что он ответит не успеваю, потому что людской поток начинает двигаться и нас тут же уносит вперёд, а Хаблюки остаются на обочине.

Поначалу мы проходим, осматривая товары. Здесь далеко не только фирм а, тут куча всякого барахла, старья, самошитого и всякого такого. Я замечаю тётку с тряпичной сумкой на плече. Из сумки свешивается штанина, светлая, как у нас, только ткань потоньше, как армейская «стекляшка».

Иду к ней, но меня опережает ушлый парняга с бегающими шкодливыми глазами.

— Почём отдаёшь, мать, — нагло спрашивает он. — Размерчик мой?

— Твой, — соглашается тётка. — Сто семьдесят. Франция.

— Чё за фирма?

— Пьер Карден.