кулачка. Перл разговаривала с ней, шептала всякие ласковые глупости и тянула за гриву, чтобы она опустила голову еще ниже. Лошадь ставила уши торчком и тянула к Перл морду. Она была существо чуткое, спокойное, с ровным характером, может быть, немного пугливое. Отличная лошадка, на которую можно положиться целиком и полностью. Перл осторожно накинула на нее недоуздок. Лошадь тряхнула головой, но позволила его надеть, а потом спокойно пошла за Перл. Я вывел их из загона и запер ворота. Жеребец сердито взбрыкнул и стал бить копытом землю — сердился, что его оставили взаперти.

— У твоей лошади все еще нет имени? — спросила Перл, пока я накладывал седло.

— Хочешь сама ее назвать?

Перл задумалась, я кончил седлать и бережно посадил девочку на лошадь.

— Если что-то придумаешь, скажешь.

Перл нравилось сидеть верхом. Она упорно училась управлять ею, натягивая поводья и с силой сжимая лошадиные бока маленькими ногами. Вдруг взгляд Перл устремился куда-то за мое плечо, я почувствовал, что она отвлеклась. Лошадь тут же этим воспользовалась и перешла на рысь. Сердце часто забилось, потому что я представил себе, что там стоит Дженни, которую я оставил спать в большой постели утром. Но к загону подходила Эб. Пижон, конь шерифа, узнал ее, поднял голову и заржал, рассчитывая на прогулку. Эб пришла поговорить со мной, и как всегда начала без всяких экивоков, прямо в лоб.

— Завтра я уезжаю, приятель.

У меня перехватило горло. От неожиданности. Я не был готов к такой новости.

— Завтра?

— Может, ты будешь еще здесь, когда я снова сюда заеду. Похоже, ты пустил тут корни.

— Эб…

Дочка Стенсон кружила на моей лошади неподалеку, описывала петлю, в центре которой мы разговаривали. Она изо всех сил привлекала к себе внимание, но Эб ее как будто не замечала. И поди пойми, что она при этом думала.

Все было за то, чтобы мне остаться здесь, в городе. Меня приняли, у меня появились друзья и еще Дженни, о которой я постоянно думал. Здесь я кое-что значил сам по себе. Не был только сыном кого-то там. Мог делать все, что захочу. В салуне собирались отверженные, кого мой отец и его прихожане считали пропащими, но они стали мне добрыми знакомыми. И все же было ясно, что здесь я тоже не у себя. Об этом напомнил случай на празднике. Одни здоровались со мной, звали по имени, другие считали пришлым, а третьи плевали вслед, потому что я знался с «индейцем» и «гулящими девками».

И потом, моя странная привязанность к Стенсон никуда не делась. Характер этой привязанности я так и не смог определить, но она определенно тянула меня прочь из города. Казалось, мне предстоит еще многому у нее научиться, как будто из заложников я перешел в ее союзники. Со страшной скоростью замелькали у меня мысли о прощании, о Шоне и Уилле. Я думал о Дженни, что раскинулась на большой кровати, хранящей запах наших тел, об истории нашей любви, которая только-только успела начаться. Думал о Перл — каких-то пять минут назад она выглядела такой счастливой, сидя на моей лошади. А если я взгляну на нее сейчас, то вряд ли она порадуется тому, что вот-вот должно случиться, — расставанию, которое ей так хорошо знакомо.

— Я еду с тобой.

— Нет, конечно. Тебе есть чем жить здесь, а я ни в ком не нуждаюсь.

Я задохнулся. Решение об отъезде далось мне с болью. Я молчал, но про себя готовился выдвинуться за ней. Лучший способ — следовать незаметно, не оставляя ей возможности прогнать меня. Я думал о ближайших двадцати четырех часах. О жизни Перл без матери, хотя я вовсе не осуждал Стенсон. А она мне улыбнулась и ласково похлопала по плечу.

— Славно, что мы встретились с тобой, Гарет.

Явились!

Стенсон меня оглушила. Она ушла, не сказав дочери ни слова, но смотрела на Перл, и, как я ни силился, не мог понять, что в этом взгляде. Хотя я и сам без всякого стеснения пялился на Эб. Иногда рядом с ней я чувствовал себя взрослым и рассудительным, а иногда — сущим младенцем.

Я продолжал водить лошадь по кругу, все наращивая круги и командуя, каким аллюром идти, а сердце тревожно колотилось из-за предстоящего отъезда. Вдалеке раздался выстрел. Я прислушался, но безо всякого беспокойства. Выстрел и выстрел, что тут такого? Кто-то с кем-то свел счеты, или упражняется, или убил кролика. Дело житейское. Я не обратил на него внимания.

За первым выстрелом последовали другие, они приближались, и это уже стало похоже на серьезную перестрелку. Я отвязал недоуздок, прыгнул в седло и прижал к себе Перл. Мы помчались галопом в город. Стреляли все чаще, и я почувствовал, как Перл вся напряглась. Думается, в тот момент до меня еще ничего не дошло. Только неподалеку от салуна меня накрыло понимание: в город приехали. Приехали за мной. И за Стенсон.

Поначалу они были грозой, были спасением. Шериф и его люди, я имею в виду. Но с течением дней, за долгую дорогу они обернулись тенями, призраками, и я постарался о них забыть. Неделя шла за неделей, и я вообразил себе, что отец, шериф с помощниками и те подонки, что охотятся за головами, тоже о нас забыли. И вот, как раз в этот день, накануне отъезда они сюда и пожаловали. Ирония судьбы. Жестокая ирония.

Они примчались целым отрядом, возбужденные донельзя, и узнал я далеко не всех. Все в шляпах, верхом, вооруженные до зубов, они окружили салун и стреляли, как только открывались ставни. Винтовка показалась из окна на втором этаже, но стрелок, не успев нажать на спусковой крючок, тут же перевалился через подоконник. Он грохнулся на землю прямо перед салуном, и я узнал одного из приятелей Джона Карсона, завсегдатая, с которым хозяин всегда играл в покер.

Позже я узнал от Уилла, что люди шерифа требовали, чтобы Стенсон вышла, но Джон Карсон и его люди отказались ее выставить. Не думаю, что дело было в товариществе. Просто никто не смел указывать Карсону, тем более на его законной территории. В общем, заурядный арест превратился в вооруженное противостояние. Обычные завсегдатаи салуна торопливо покидали его, подняв руки вверх в знак благонамеренности, и улепетывали по городским улицам подальше от пуль.

Я не мог здесь оставаться — рисковал попасться на глаза, и надо было уберечь Перл от шальной пули. И я, пока меня не заметили, отправился искать для малышки убежище у соседей.

— Они хотят плохого моей