насколько серьезна эта необходимость. Он рос вдали от людей, рос в любви, и в этом, мне кажется, ему повезло больше, чем нам всем, троим белым, которые слушали его, сидя в ночной темноте под огромным деревом.

От своей жизни в лесу Уилл сохранил любовь к животным и умение, если была необходимость, их убивать, и делать это быстро и с уважением. И еще он любил говорить, потому что очень долго был лишен разговоров.

— Отец почти никогда не разговаривал, ни со мной, ни с матерью. Но он был с ней ласков, и со мной тоже.

— А как же твоя мама?

— Она тоже привыкла молчать. Поневоле. Иногда она пела. Это она научила меня петь «My Darling Clementine».

Мы с Шоном понимающе улыбнулись.

— Я тоже ее знаю, — сказала Дженни.

И я крепко сжал ее руку, пообещав себе, что мы непременно споем эту песню вместе. Я еще не слышал, как Дженни поет.

В год, когда Уиллу исполнилось одиннадцать, жизнь у него переменилась: отец ушел на охоту и не вернулся. Сначала они спокойно его ждали, потом стали беспокоиться, потом мать Уилла отправилась искать мужа. Когда она вернулась, ее скорбное лицо, ее нескрываемое горе подтвердили самые страшные опасения Уилла: отец к ним больше не вернется. На него напали звери, скорее всего волки, и мать похоронила на том же самом месте все, что осталось от ее мужа, с которым она прожила двенадцать лет. Она не знала похоронного ритуала индейцев, да и не считала нужным его знать, потому что ее муж давным-давно разорвал все связи со своим племенем. Его тело нужно было вернуть земле, чтобы она им напиталась, — вот что казалось правильным и было важнее всех ритуалов.

Уилл видел отца в последний раз, когда он уходил на охоту. Отец помахал ему на прощанье. Его прощание подразумевало возвращение.

Матери Уилла было двадцать девять лет, она осталась одна с сыном в хижине в лесу.

— И вы никогда никого не видели? Ты с самого рождения не знал никаких других людей, кроме своих отца и матери?

Дженни даже представить себе не могла, что такое возможно. Непонятно, напугала ее такая жизнь или она ей позавидовала.

— Почему? Мы видели других людей. В основном охотников, они иногда у нас ночевали. Их немного удивлял наш образ жизни, но на деле их жизнь не многим отличалась от нашей, они охотились, выделывали шкуры, ночевали в лесах. Один раз отец взял меня с собой продавать шкуры.

— И где это было?

— Понятия не имею. Фактория стояла на берегу реки. Крошечный городок, и там мы не были желанными гостями.

Не один месяц миновал, прежде чем сложилась мысль о дальнейшей жизни. За эти месяцы пришла и прочно установилась зима, покрыв все снегом и заперев мать с сыном в их убежище, будто в логове. Но все уже было не таким, как прежде. И дело вовсе не в том, что они не могли выжить в лесу без мужчины. Уилл с матерью охотились на мелкую дичь, они вполне справлялись, но равновесие сдвинулось. Без Зимнего Облака лес будто отгородился от них завесой, плотной, как снежный покров в несколько метров, от которого в ту зиму деревья так и клонились к земле.

Как только снег начал таять, мать Уилла приняла решение: они отправятся в форт Гримо — город, до которого несколько дней пути. Из трех лошадей, с которыми они отправились в лесное изгнание, двух пришлось продать, чтобы купить плотницкий инструмент, а третья и так пала пять зим назад.

Уилл пришел в город, исполненный доверия, он не сомневался во всемогуществе материнской защиты. Но вскоре попрощался со своей иллюзией. Он понял, что мать и сама нуждается в защите, потому что женщину, даже белую, которая прожила в лесу с индейцем, никто не примет с распростертыми объятиями. И ее сына-полукровку тоже.

Уилл волновался и все время жестикулировал, словно помогая себе говорить.

— Меня не приняли в форте, меня не принимают здесь. Что же мне — в лес возвращаться?

Он вовсе не хотел нас разжалобить, он хотел, чтобы мы поняли, до чего дурацкое у него положение. И мы прекрасно его поняли, и никто из нас не решился бы его пожалеть. А сам Уилл рассмеялся, но смех вышел горьким, сродни гневу.

— К тому же я не слишком хорошо умею драться, — признался он тоже со смехом, и на этот раз более искренним, потому что он умел смеяться над собой, и в этом умении превосходил нас всех.

— Я тебя научу. И в стрельбе у тебя уже есть успехи.

Уилл что-то огорченно буркнул, но возражать не стал. Мы все знали, что ему здорово повезло упражняться в стрельбе: во многих городах Запада индейцам запрещено носить оружие.

Я подумал о той любви, в которой одиннадцать лет прожил Уилл в маленьком домишке в лесу, и, несмотря на всю его грусть, индейские скулы и насмешки всяких идиотов, все равно немного ему позавидовал.

— И еще имей в виду, что Эмили, та светленькая девчонка, что так переживала из-за своего брата, она очень хотела танцевать с тобой, — сообщила Дженни.

— Правда? — удивился Уилл. — А ты откуда знаешь?

— Знаю, и всё, — просто и убедительно ответила Дженни.

Лично я не знал, правду она сказала или нет, но это не имело никакого значения. Похоже, новость вернула Уилла к жизни, и это было главное. Я обнял Дженни за плечи, прибавив про себя «моя» — знак принадлежности, который хранил в себе и который делал меня счастливым.

Обида

Мы договорились встретиться на дороге, ведущей в Ред Стоун. В день после праздника никто не работал, а веселье, уже без нашего участия, затянулось далеко за полночь. Дженни предложила научить нас танцевать, и мы все трое загорелись этой идеей. Уж тогда мы не будем мяться на обочине ни в дансинге, ни в салуне. Девушки будут нами восхищаться, а парни завидовать. Конечно, поначалу Дженни похохочет над нами вволю, зато потом мы точно будем вне конкуренции. Искренность Уилла нас сблизила, и мне очень нравилось, что благодаря танцам еще больше сблизятся мои друзья и девушка, в которую я влюблен. Они относились к ней уважительно и, казалось, забыли о ее ремесле. А я цеплялся за мысль, что деньги Стенсон позволят Дженни танцевать без того, чтобы работать — каких только слов я не подбирал, лишь бы избежать одного, мерзкого: «шлюха». Я уже много дней не видел, чтобы