Вот такие грустные цифры пришлось вписать боевое донесение. Кроме того, согласно боевому уставу, в нем излагаются результаты выполнения боевой задачи за определённый период времени с указанием положения, состояния и характера действий подчинённых соединений, частей, подразделений, положение соседей и характер их действий. И делаются выводы из оценки положения, состояния и характера действий противника, решение на дальнейшие действия и, при необходимости, просьбы о содействии в выполнении боевой задачи. Подписывается эта бумага двумя лицами: командиром (командующим) и начальником штаба. Для еще одного человека, военкома, оставляется место: «Ознакомлен». А мне по-прежнему неизвестно местонахождение военкома дивизии полкового комиссара Шабалина. Никаких сведений о нем и еще трех человек из Политотдела дивизии, включая его водителя. Написав все, что положено, утром третьего июля отправил с пометкой «Срочно» это дело в Москву, и сообщил по БОДО об этом. Потер руки от удовольствия, что писаниной больше заниматься не придется, и уехал в ремонтно-восстановительные и парковые батальоны, дабы на месте решить вопрос с ремонтом или списанием. Двое суток занимался, почти исключительно, делами ремонта. Наш штаб располагался в селе Кострамитино, а самоходки и танки были рассованы по рощицам. Вокруг сплошные села, кольцом. Очень красивое место, особенно летом. Черешни – море. Опять-таки, железная дорога рядом. Вдруг пятого июля приезжает мотоциклист фельдсвязи и сует мне пакет. Ну, думаю, небось приказ принять формирующийся корпус! Не иначе! С двух рук: меня в Ливнах ожидает самолет, следовать в Москву, передав дела полковнику Казанцеву, моему заму. Блин, и не подкопаешься! Все подписано правильно и теми людьми, которые отвечают за переформирование. Сажусь в машину и следую за мотоциклистом, который так и дожидался меня. Это хорошо, Ливны я плохо знаю, и где здесь аэродром – для меня была загадка. Он оказался на юго-восточной окраине за городом, неподалеку от берега Быстрой Сосны, на другом берегу Ливенки. Самолет – штабной, такой же, на каком в Москву летел в декабре, но с сопровождением: шесть «Аэрокобр», ого! Кого же они там везут? Поднимаюсь на борт – никого, кроме пары человек из экипажа.

– Это на Москву?

– Да-да, товарищ генерал.

– Мне вот привезли предписание. – я протянул бумагу старшему лейтенанту. Но тот, не читая, сказал второму: «Бегом сообщи командиру, что подъехал генерал Голованов».

– Проходите вон туда вон, на шестой ряд справа.

– Да жарко здесь, я под крылом побуду и машину отпущу. – Старший лейтенант ничего не ответил, пожал плечами и попросил разрешения заниматься подготовкой к полету. Я из-под крыла, присев на колесо основной стойки, смотрел на удаляющуюся фигуру борттехника. К нему навстречу от какого-то строения вышло человек 15, два из которых были одеты в летные комбинезоны. Остальные были в парадной форме. 13 человек, несчастливое число. Впереди уверенно шагал низенький полный человек в генеральской фуражке и с пустыми петлицами. Одинокий орден Ленина и бисеринки пота на лице. Этого человека я один раз видел, дважды за три дня. Первый раз на улице проспект Мира в городе Фрунзе, он, стоя в сером ЗиЛе-114, махал нам, октябрятам и пионерам, которых привели его «встречать», а потом в здании Киргизского государственного ордена Ленина академического театра оперы и балета имени Абдыласа Малдыбаева Министерства культуры Киргизской ССР, у которого тогда не было ни ордена, ни имени. Зданию театра было столько же лет, как и мне тогда. Из-за этого человечка меня и сестру поднимали в тот год на пару часов раньше, и до ухода в детский сад, он был в том же квартале, мы стояли в очереди за хлебом. Карточек на него не вводили, но, чтобы его купить, требовалось затемно занять очередь и заплатить два раза по 22 или 26 копеек, чтобы отнести два подовых хлеба домой. Он продавался по одной буханке в одни руки. Это не было «голодом», но было дико неудобно! И вот этот «коротышка» направляется на борт «моего» самолета. Слов нет, одни междометия. Встаю и ухожу в салон, на то место, которое предложил занять мне старший лейтенант. Успел снять кожанку и достать кучу бумаг. Работаю с документами. Не мешать! Так это козел остановился возле меня и уставился на то, что я делаю.

– Почему не приветствуете Члена Военного Совета?

– Товарищ красноармеец, у вас на лбу этого не написано, и почему не запросили разрешения обратиться к старшему по званию? Свободен!

– Я – Член Военного Совета направления! – повысил голос Хрущев.

– С 21-го июня вашего направления, как и вашего Совета, не существует. Они – расформированы.

– Я – 1-й Секретарь КП(б)У!

– А я какое отношение имею к этому? Я – командир корпуса истребительно-противотанковой обороны Резерва Ставки. Вы – не являетесь моим начальником, так что проходите и садитесь на свое место. Вы задерживаете мой вылет в Москву. Не хотите туда лететь, красноармеец? И я знаю почему: потому что я написал туда боевое донесение о том, что произошло под Белгородом. Видимо, под Ворошиловградом случилось тоже самое. А еще раньше под Киевом и Харьковом. Садись, красноармеец, в Москве разберемся: кто есть кто.

Я, как только его увидел, то сразу понял причину моего вызова! Я не имел права не отразить в донесении состояние частей соседних армий. И о том, что люди четверо суток не получали пищевого довольствия: слова того красноармейца были правдивыми. Я – проверял. И их не меняли на передовой более полугода. Люди валились с ног от усталости, а этот – вес набрал! Сытно ел, хорошо спал, и плохо воевал. Подобрали мне компанию для полета в Москву! Но местные товарищи, в компании которых он поднялся на борт, не были его «охранниками». Все они были политработниками, из них я знал одного: военного комиссара 8-й мотострелковой дивизии, который поздоровался и сел рядом со мной. Через проход от него сел еще один гвардии полковой комиссар, который протянул мне руку:

– Зубков, Сергей Николаевич, 13-я гвардейская. – он достал записную книжку с закрепленным на ней простым карандашом, и через Павла Якимова передал ее мне: «Хрущев снят Ставкой со всех должностей!» Я черкнул в ответ: «Я не знал, просто он одет не по форме». Тот улыбнулся и сунул записку в карман.

ГлавПУ прислала за «своими» автомобили, но я пошел в метро, и прибыл в Ставку раньше их. Василевский удивленно уставился на меня:

– Сергей Петрович, а почему вы здесь? – Я передал полученные бумаги, где была и отметка Генерального штаба. Тот удивленно посмотрел на бумаги и снял трубку, скороговоркой сказав какую-то абракадабру.

– Кто вызвал Голованова, комкора первой?

– Щербаков? Понял. – быстро нажав отбой, запросил другой код, и коротко сказал в трубку: «Василевский, Александра Сергеевича», замолчал, и через полминуты продолжил:

– Александр Сергеевич, почему Вами отозван генерал-майор артиллерии Голованов и вопрос не согласован со мной?

– Лично сам? А в чем дело? – спросил он же, после небольшой паузы. На этот раз молчание затянулось.

– Понятно! Кто из моих передал это Вам?… Олейников, опять Олейников! Будем у Вас минут через пятнадцать. Не сильно задержим?… Спасибо, значит, через полчаса.

Нажав кнопку на столе, сказал: «Олейникова из Оперативного ко мне, с боевым донесением 1-й гвардейской ИПТА!». Выслушав доклад полковника, с одутловатым, нездоровым лицом, Александр Михайлович спросил:

– Вы на кого работаете, товарищ Олейников? На РККА или на ГПУ РККА? Почему у Щербакова экземпляр донесения есть, а я его еще в глаза не видел? Почему донесение на контроле у самого, а я об этом ни сном, ни духом?

– Товарищ Шапошников никогда не рассматривал донесения, если в нем были слова про ГПУ.

– А меня интересует и этот вопрос! Полностью и целиком. Я должен знать о том, что происходит в войсках! Замечание я уже вам делал! Объявляю вам предупреждение! – Василевский протянул руку и резким движением забрал бумаги. – Свободны! И мне не нравится ваш вид!

Быстро прочитав бумаги, он тяжело выдохнул воздух.

– Кто-нибудь это еще упомянул?

– Из командиров – не знаю, только мои и условно «мои». Военком 13-й в политдонесении описал встречу с бойцами 40-й и 21-й армий. Прилетел сюда. Военкома 8-й мотострелковой просили написать обо мне, что-то написал, но демонстративно сел рядом со мной в самолете.

– Это хорошо. – он снял трубку и куда-то позвонил, но с другого аппарата. Назвал две каких-то фамилии, и затем повесил трубку.

– Кажется, мы – опоздали. – тихо заметил он. Но зазвонил тот аппарат, которым он пользовался последним.

– У аппарата!..Есть!

Он сделал мне знак рукой, и мы вышли из кабинета. Поднялись по эскалатору, отдельному, отгороженному от остальных, и вышли на улицу. Свернув несколько раз, через пару минут оказались перед небольшим одноэтажным домиком за высоким забором. Там я сдал оружие, и мы прошли в левое