Религиозность, которую в его время (так же, как и сейчас) было совсем не модно демонстрировать. Ни одно сражение он не начинает без церковной службы и на любое дело просит благословения Божия. Сам учит солдат, как молиться перед боем. Незадолго до смерти Суворов пишет «Канон Спасителю и Господу нашему Иисусу Христу», см. Приложение 2, который, по словам Владыки Викентия, Архиепископа Екатеринбургского и Верхотурского, «может быть поставлен в одни ряд с известнейшими и самыми трогательными церковными песнопениями». С религиозностью Суворова связана и его вера, которая шире чисто религиозной веры. Суворов очень глубоко верил в успех начинаемых им дел, глубоко верил в непоколебимую стойкость и несокрушимый натиск русского солдата. Этой верой он прокладывал свой путь к победе и славе.

Вера в несокрушимую мощь русского духа. Как-то раз в Интернете я наткнулся на очень любопытное обращение Арнольда Шварценеггера к президенту Джорджу Бушу. «Неужели вы думаете, что оплот демократии – ООН, а не Соединенные Штаты?» – спросил губернатор Калифорнии у президента. Не так интересно, чем и как закончился этот разговор, как сама постановка вопроса. В словах Щварценеггера звучит вера в мессианскую роль США, в их призванность. Его слова подразумевают веру в то, что Соединенные Штаты Америки – «самые-самые». И пока эта вера живет в душе американцев, они такими и будут. Однако вспомним, как во время перестройки ополчился Запад на ту же самую веру, которой всегда были сильны мы, русские. К огромному сожалению, в ее подавлении ему удалось добиться немалых успехов. Исторические события последних двух десятилетий ярко иллюстрируют этот процесс.

Переход Суворова через Альпы. Художник В. И. Суриков. 1899

Вспомним определение веры из Послания апостола Павла: «Вера есть осуществление желаемого и уверенность в невидимом». Павел дает не столько религиозное, сколько онтологическое, бытийное определение веры. Этот онтологический смысл веры Суворов опять-таки понимал, а значит, и применял лучше, чем кто бы то ни было. «Безверное войско учить, что перегорелое железо точить», – говорил Суворов. Для него вера в то, что «против храброго русского гренадера никакое в свете войско устоять не может», была не пустым бахвальством, а убеждением, открывающим дорогу к действию.

До нас дошло описание такого случая. Во время Итальянской кампании Суворову, лежавшему на камне, донесли, что русские войска разбиты. «Они все убиты?» – переспросил Суворов. «Конечно, нет», – ответил доложивший офицер. «Так значит же, они не разбиты», – подвел итог Суворов. Оказалось, что в сражении при Нови французы прорвали центр строя. Суворов тут же выехал на место, восстановил строй и боевой дух и опрокинул французов. В другой раз ему доложили о том, что в силу перевеса противника в численности необходимо отступить. В ответ он предложил попробовать сдвинуть скалу. «Не можете? Так и русские не могут отступать». «Где пройдет олень, там пройдет и русский солдат, – говорил Суворов. – Там, где не пройдет олень, все равно пройдет русский солдат».

В суворовском сознании его воины – чудо-богатыри. И он, не стесняясь, так им об этом и говорит, заставляя их самих этому верить: «Герои, чудо-богатыри! Слава вам!» Память народная сохранила его слова о генерале от кавалерии Ф. П. Денисове, доложившем ему о победе: «Вот донец: он русский, он Илья Муромец, он Еруслан Лазаревич, он Добрыня Никитич. Победа, слава, честь русским!»[49] Важно отметить, что российский патриотизм Суворова транснационален. В его понимании «русский» – это не национальность, а призвание. «Русским мало родиться. Надо еще и пригодиться». Для Суворова самый что ни на есть русский – грузин П. И. Багратион, которому он перед смертью завещал: «Береги Россию!» И Багратион с честью исполнил суворовский завет, отдав на Бородинском поле за Россию свою жизнь. На памятнике, поставленном ему на Кутузовском проспекте в Москве, так и написано: «Петру Ивановичу Багратиону – благодарное Отечество». Русскими были для Суворова и серб Михаил Милорадович, и эстляндский немец Вильгельм Дерфельден. Кстати, у самого Дерфельдена, одного из лучших суворовских генералов, не было ни тени сомнения в том, что он русский. Вот что сказал он на знаменитом швейцарском военном совете, когда принималось решение о прорыве из окружения. «Отец, Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит; но ведь ты знаешь, отец, ратников, преданных тебе душою, безотчетно любящих тебя: верь нам! Клянемся тебе перед Богом, за себя и за всех, что бы ни встретилось, в нас ты, отец, не увидишь ни гнусной, незнакомой русскому трусости, ни ропота. Пусть сто вражьих тысяч станут перед нами; пусть горы эти втрое, вдесятеро предоставят нам препон, – мы будем победителями того и другого; все перенесем и не посрамим русского оружия; а если падем, то умрем со славою! Веди куда думаешь; делай, что знаешь: мы твои, отец! Мы русские!» – «Надеюсь. Рад! – отвечал Суворов. – Помилуй Бог, мы русские! Благодарю, спасибо! Разобьем врага, и победа над ним, победа над коварством… будет победа!»[50]

Честность и честь. Образ самого Суворова в нравственном плане удивителен. На нем нет темных пятен. Не случайно в этой связи инициирована работа по подготовке процесса его канонизации, а на юге России, в Краснодарском крае Суворов почитается как местночтимый святой. Попытки навесить на Суворова грехи большой крови поляков во время взятия Варшавы несостоятельны. Нужно понимать особенности той кампании. Вторая Польская война началась с восстания, в ходе которого были вырезаны российские гарнизоны в ряде крупных польских городов, и прежде всего – в самой Варшаве. Причем вырезаны они были самым святотатственным для русского человек образом – безоружные, в храмах, в страстную седмицу. А теперь представьте себе ярость русских солдат, жаждавших мести за смерть соотечественников. Чтобы предотвратить избиение жителей польской столицы, Суворов приказал взорвать мост через Вислу. Именно за этот поступок он удостоился чести быть награжденным от Варшавского магистрата золотой табакеркой с надписью «Спасителю Варшавы». Так же несостоятельны гнусные намеки на гомосексуализм Суворова, поскольку фактов, указывающих на это, нет никаких, а глубокая православная религиозность Александра Васильевича просто не оставляет места этому явлению.

Суворов был чист перед Богом. Канон Господу нашему Иисусу Христу, написанный незадолго до смерти, Суворов заканчивает словами: «Аз есмь твой Суворов». Этот текст проникнут глубокой верой и преданностью Богу, а еще и уверенностью, что Бог его не оставит нигде – ни в жизни, ни после смерти. Написать такое мог только человек с подлинно чистой совестью. А вот что писал о себе сам Суворов: «Я честный человек, честно служил, из чести служу… Я чист душою и сердцем перед Богом и моей Великой Императрицей, в чем меня совесть никогда не упрекает.