конденсирует все то, что накопила романтическая традиция за полвека до Бодлера, именно гением и богом стал он восприниматься; Бог Отец здесь алчный и злобный. Но Бодлер идет дальше, он связывает духа зла не только с естественными человеческими страстями, но и с эзотеризмом. Фразы про «селитру и серу» и «безгласные металлы» отсылают к хорошо известной среди погруженных в эзотерический контекст людей практике, а именно к алхимии. Таким образом, Бодлер создал первый литургический текст, посвященный образу христианского зла. У поэтов-романтиков он был лишь литературным образом, воплощавшим их представления и идеи, но мысли о том, что к нему можно обращаться с прошениями, не было и в помине. Бодлер кардинально изменил ситуацию. Понятно, что он руководствовался не стремлением разрабатывать литургику черной мессы, хотя это стихотворение во многом послужило поводом для выявления связи Бодлера с тайными обществами дьяволопоклонников206. Впоследствии именно этот текст станет первым образцом, по которому будет развиваться ритуальная гимнография, посвященная злым силам.

За год до первой публикации «Цветов зла» увидел свет программный труд одного из самых известных магов XIX века – «Догмат и ритуал высшей магии». Альфонс Луи Констант (1800–1875), более известный как Элифас Леви, изверженный из сана католический дьякон, интересен нам здесь по двум причинам. Во-первых, Леви разработал свою концепцию магии, основанную на оригинальном понимании сатаны. Во-вторых, он стал создателем легендарного образа Бафомета, ставшего самым известным олицетворением зла в современной массовой культуре. История Леви совсем не проста, его обращение к эзотеризму не было мгновенным, предшествовали этому процессу глубокие симпатии к социализму, столь серьезные, что, по мнению исследователей, он был «одним из самых известных радикалов-социалистов»207. Первой книгой Леви была «Библия свободы» (1841), отстаивающая идеи равенства, за которую ему даже пришлось год отсидеть в Бастилии. Текст воспевал новую эпоху Святого Духа, в которой христианство и коммунизм объединятся с почитанием женщины. Разумеется, что с революционными настроениями он впитал и представление о сатане как революционном символе, образ которого был искажен религиозным деспотизмом. Это нашло отражение на страницах его «Библии», где Люцифер предстает как ангел свободы. А в 1844 году Леви написал художественное произведение «Матерь Божья», в котором вновь восставший сатана преображается любовью Девы Марии в Люцифера, испытав божественную любовь. Существует вполне обоснованное мнение, что эзотерическая деятельность Леви стала трансформацией его социализма, ведь само представление об эзотеризме как линии преемственности тайных обществ и мыслителей, противостоящих официальной церкви во Франции XIX века, впервые актуализировалось именно в социалистических кругах, которые причисляли себя к линии благородных еретиков, отстаивавших свободу мысли и идею равенства перед господствующим соединением церкви и государства208.

Эзотерические идеи Леви тесно связаны с его юношеским социализмом, художественными экспериментами и католическим образованием, и ни одну из этих составляющих он впоследствии не отверг. Уже обучаясь в семинарии, Леви пришел к выводу, что представление об антагонисте Бога – противоречащий христианству предрассудок. Он называл его манихейским пережитком209. Впоследствии Леви использовал эту мысль в разработке своего учения о магии. Само представление о ней моделируется им по образцу современной науки, магия провозглашается наукой, только действующей в ненаблюдаемом духовном мире. Он пришел к выводу, что сатана – это имя безличной силы, пронизывающей собой всю вселенную, эта сила также называется «астральный свет». Все магические операции зиждутся на умении управлять ею. Церковь, в которой Леви ничего плохого не видит, использует ее во благо в своих таинствах. То, какой магией занимается маг, напрямую связано с его моральной интенцией: белый маг – тот, кто использует астральную силу во благо; черный – тот, кто обращает ее во зло, связанное с корыстью или причинением кому-либо вреда, такую разновидность магии он именует гоэтией210.

Для иллюстрации действия этой силы Леви на фронтисписе второго тома «Догмата и ритуала высшей магии» изобразил известного по мифологии шабаша козла Мендеса, или Бафомета. По легенде, Бафомет – это идол, которому покланялись тамплиеры. Леви заимствовал это название во многом потому, что рыцари-храмовники для него были преемниками древних гностиков не только в передаче тайного знания, но и в том, что и первые и последние пострадали за свободу. У Леви идол стал выражением креативной силы, поддерживающей мир. Здесь стоит воспроизвести известный пассаж из его книги, чтобы продемонстрировать, как представление о единстве эзотерической традиции и научные знания эпохи соединяются воедино:

Это действующее начало, едва открытое наощупь учениками Месмера, и есть то, что средневековые адепты называли первоматерией великого делания. Гностики сделали из него огненное тело Святого Духа, и это ему поклонялись в тайных обрядах шабаша или обрядах храмовников, под иероглифической фигурой Бафомета или Андрогинного козла Мендеса211.

На самом деле все в фигуре Бафомета Леви говорит только о единстве противоположностей: две руки, на которых выведено «Solve et Coagula» («Сгущай и растворяй»), – два принципа всех алхимических операций; женская грудь, указывающая на питающее мир начало; фаллос в форме кадуцея, связанный с производящим началом; факел между рогов, указующий на свободу познания и свет разума.

Само изображение Бафомета в виде козла имеет сложную историю. Очевидно, что первой референтной отсылкой в ней является демонологическая литература: отдаленные прототипы рисунка Леви встречаются у Жана Бодена, в руководстве охотника на ведьм Ф. М. Гуаццо и подобной литературе. Одной из первых картин, где сходный образ приобретает эзотерический символизм, иногда называют гравюру «Андрогин» из «Амфитеатра вечной мудрости» (1595) Генриха Кунрата. Во Франции в интересовавшихся тайными знаниями кругах бытовала мысль о том, что слово «бафомет» переводится как «тинктура»212, что сближало этот образ с алхимией. У Леви андрогинность бафомета имеет троякое происхождение: социалистическое равенство всех людей, христианская идея о том, что во Христе нет ни мужского, ни женского пола, и алхимические представления. Еще одним прообразом фигуры стал греческий Пан, бог природы, уже знакомый нам по черной фантастике. Леви объясняет мифологическую основу этой фигуры следующим образом:

Да, мы глубоко убеждены, что великие мастера ордена тамплиеров поклонялись Бафомету и принуждали поклоняться ему своих посвящаемых; да, существовали и может быть существуют и еще собрания, председательствуемые этой фигурой, восседающей на троне с пылающим факелом между рог; только поклонники этого знака, в отличие от нас, не считают его символом дьявола, но скорее богом Паном, богом наших современных философских школ, богом чудотворцев Александрийской школы и неоплатоников-мистиков наших дней, богом Ламартэна и Виктора Кузэ, богом Спинозы и Платона, богом древних гностических школ; даже Христом раскольников213.

Самую любопытную роль играет пентаграмма в