произведений. Старшие тексты дают цельное представление о мифологии, которой прославился американский писатель. Суммировать ее в нескольких словах можно следующим образом. Человечество со всеми его религиозными системами и культурой – последние обитатели Земли, но далеко не единственные. В незапамятные времена наша планета была заселена пришедшими из глубин космоса существами, куда более могущественными, чем люди, создавшими превосходящую все человеческие достижения культуру. Эти существа, позднее названные Великими Древними, вместе с другими расами, которые подчинялись и служили им прежде, впали в безвременный сон или исчезли в иных измерениях и по сей день пребывают в укромных местах, но могут появиться сами или быть вызваны своими служителями, дабы уничтожить человечество и вернуться к эпохе своего правления.

Почти все сюжеты рассказов Лавкрафта строятся на случайной встрече обычного человека с теми или иными проявлениями культа Великих Древних. Именно этот уникальный пантеон с разветвленной вымышленной мифологической системой и придал произведениям писателя незабываемый колорит, который до сих пор пытаются воспроизвести эпигоны. Стоит заметить, что встречи с культурой Древних, да и с ними самими, хотя и вызывают у героев ужас от вторжения в привычный мир существ, превышающих человеческое разумение, но описываются с восторженным чувством. Вот как М. Уэльбек оценивает изображения культуры Великих Древних, щедро встречающиеся в старших текстах:

…архитектура грезы, которую он нам описывает, подобна великим готическим или барочным соборам – это архитектура целого. Здесь дает себя с неистовой силой почувствовать сверхчеловеческая гармония плоскостей и объемов; но, кроме того, колоколенки, минареты, мостики, перекинутые над безднами, переотягощены пышными украшениями, контрастирующими с гигантскими поверхностями гладкого и голого камня. Барельефы, горельефы и фрески украшают титанические своды, уводящие с одного наклонного плана к новому наклонному плану, в подземельное чрево. Многие прослеживают величие и упадок рода человеческого; другие, более лапидарные и более геометричные, внушают, кажется, душемутительные мистические намеки236.

Поскольку материализм является основой мировоззрения американского писателя, он же и определяет систему его мифа. Во-первых, Лавкрафт намеренно отказывается от изображения хорошо известной и узнаваемой фольклорной нечисти, в его текстах почти нет вампиров, оборотней, демонов237, а языческие боги (например, Дагон) хоть и встречаются, но совсем не похожи на каноничные образы. И разумеется, никаких привидений, ведь они предполагают дуализм тела и духа, а духа для материалиста не существует. Во-вторых, все ужасающие существа, населяющие его тексты, подчеркнуто материальны, хотя почти неуязвимы для человеческих орудий и обладают очевидными сверхспособностями, которые можно понимать как преимущества, развившиеся в ходе бесконечной эволюции. В-третьих, как выразился один известный российский издатель и комментатор, проза Лавкрафта уходит корнями в «танатологию, тафофобию, некрософию»238, – и правда, излюбленные писателем болезненная привлекательность физической смерти, трупного разложения, эстетика склепов и могил, практики гробокопательства и оживления мертвецов напрямую следуют из убеждения в отсутствии души и загробного мира, тем самым показывая последний ужасающий даже на физическом уровне предел человеческого существования. Отсюда же и ставшая популярной благодаря Лавкрафту отталкивающая колоритность слизи, грибообразных субстанций, поражающих все живое, щупальцеобразных структур, опутывающих свои жертвы239. М. Уэльбек рельефно описал эту материалистическую эстетику:

Мир смердит. Трупный и рыбный дух вперемешку. Нет призраков под одутловатой луной; нет как нет, только вздутые трупы, распученные и черные, готовые лопнуть, изрыгая зловоние… Прикасаться к тварям, живым существам – это неблагодатное и отвратительное испытание. Их кожа, вспухающая омерзительными желваками, точится гнилостными соками. Их щупальца с присосками, их хватательные и жевательные органы представляют постоянную угрозу240.

Таким образом, вся эстетика и мифология Лавкрафта подчинены абсолютному материализму. В-четвертых, следствием материализма становится ведущее настроение текстов – космический ужас, возникающий во многом благодаря ощущению человеком своего ничтожества перед бесконечностью мертвого пространства, которое если и может быть кем-то населено, то лишь враждебными непостижимыми и ужасными тварями. Рискнем предположить, что чувство безнадежности, питающее этот ужас, является прямым следствием бездушности героев писателя, отсутствие надежды на существование иного мира вкупе с безразличной холодностью и формирует основу ужаса, а Великие Древние предстают лишь его катализаторами.

Сам себя Лавкрафт включал в традицию литературы, которую принято именовать странными историями (Weird tale)241. Это он одним из первых прочертил линию от По через Мейчена, Дансени и Блэквуда к своему творчеству в теоретическом исследовании «Сверхъестественный ужас в литературе» (1927); во многом благодаря этому имена Мейчена и Блэквуда до сих пор остаются известны широким кругам читателей. Тем не менее ужасное у Лавкрафта принципиально отлично от ужаса в наследии черных фантастов. Лавкрафт на дух не переносил существование какого-либо инобытия и уж тем более не мог помыслить возможность духовного мира. Так, в отправленном за четыре года до «Сверхъестественного ужаса…» письме другу он делает замечание:

Только циник может создать хоррор – ибо за каждым шедевром такого рода должна скрываться движущая демоническая сила, презирающая человеческую расу, ее иллюзии и жаждущая разорвать ее на куски242.

Эта характеристика абсолютно неприменима к столь ценимым им Блэквуду и Мейчену. И однако именно в их эстетике лежит основной художественный импульс, породивший тему космического ужаса у Лавкрафта. Достаточно указать лишь на «Ивы», которые затворник из Провиденса признавал образцовым произведением жанра. В «Ивах» можно обнаружить все те черты, которые потом будет использовать американский писатель, с одним существенным отличием: Блэквуд не переступил линию, за которой сверхъестественные существа из «Ив» могут быть познаны и описаны, а Лавкрафт ушел далеко за нее. В связи с этим возникает вопрос: не является ли ужас в произведениях Лавкрафта лишь средством пощекотать нервы, в то время как черные фантасты видели в нем способ вырваться за пределы окружающей действительности? Во многом именно такой взгляд на фантастический космос Лавкрафта как-то выразил сам Элджернон Блэквуд в письме ученику Лавкрафта А. Дерлету, заметив следующее:

Меня обычно совершенно не задевает «чистый ужас», то есть лишенный удивления перед Вселенной… Я задался как-то вопросом: отчего Лавкрафт по большей части оставляет меня равнодушным, ведь он так мастерски владеет словом и арсеналом кошмаров? Не оттого ли, что он громоздит одни материальные ужасы на другие, не соотнося их с более всеобъемлющими вопросами – космическими, духовными, буквально «неземными»? Нечто во мне инстинктивно отторгает разложение, могилу, переизбыток вещественных деталей243.

Эзотеризм

Как бы то ни было, для нас принципиально важно рассмотреть вопрос связи Лавкрафта с эзотеризмом, а для этого подробнее обратимся к тому, из чего создана его фантастическая вселенная. Известно, что Лавкрафт интересовался современными ему исследованиями религии и в