– Это сюда попадаешь после смерти? – прошептала Никто, осторожно покашливая.

– Нет, – ответила я. – Это лишь долина Тлена. Сюда могут попасть и живые, только ненадолго.

– Но… что же тогда с Лией?

Я посмотрела, куда она показывала. В нескольких шагах от нас на земле лежало тело – обмякшее, изуродованное тело, в котором не было ни жизни, ни души.

– Лия!

В этом единственном слове, в этом имени слышалось столько отчаяния, что голос не мог принадлежать Бравите, хотя крик исходил из её рта. Сама Бравита от боли издала отрывистый звук, повалилась наземь и принялась судорожно извиваться в пыли. Кучка полудохлых пиявок – примерно сотня – упала с неё вниз и сдохла окончательно. А затем она заорала, завопила, как орут только рожающие женщины – я видела по телевизору, – не сдерживаясь, неконтролируемо, больше напоминая животных, чем людей. Она брыкалась и каталась по земле – и что-то дало трещину. Промелькнуло что-то блестящее, красно-жёлто-белое, на секунду показались кости, жир и кровь, а потом… появилось… нечто. На земле, усыпанной то ли пылью, то ли пеплом, больше не было одинокой фигуры. Их стало две. Пия вырвалась на свободу. Она поползла вперёд, к Лие, и прижала её к своей груди, сотрясаясь от рыданий.

У неё вновь появилось тело. Она на удивление походила на саму себя, может, только выглядела более измождённой и менее упитанной. Мы оказались свидетелями не того процесса, когда душа покидает тело, а обратного, противоположного – когда тело вырывается на свободу, оставив душу.

– Лия! – рыдала она. – Маленькая моя Лия! Вернись к маме!

Никаких признаков жизни в изуродованной плоти не появилось.

– Быть мёртвым можно по-разному, – пробормотала я себе под нос.

Оскар обратил ко мне резкий вопросительный взгляд, но мне не хотелось объяснять. Я подумала о тёте Исе и о её застывшем в безвременье колдовском круге. А я могла стоять, ходить и говорить, по крайней мере здесь, в долине Тлена, – но я ведь почувствовала, как остановилось моё сердце, и оно по-прежнему не билось. Лия же… она успела окончательно умереть до того, как мы здесь очутились, и, наверное, поэтому была просто неподвижным телом на руках горюющей матери.

А Бравита… стала теперь гораздо меньше, тоньше, казалась прозрачной и пустой как сброшенная змеиная кожа. Она лежала на земле, напоминая наскоро прикрытую груду костей, а её лицо… выглядело так, словно кто-то нарисовал его на полиэтиленовом пакете, а потом натянул этот пакет на голый череп. Однако она начала двигаться, и я поняла, что оно всё ещё там – яростное, алчное желание, заставлявшее её захватывать новые жизни в течение нескольких сотен лет.

– Встаньте в круг, – сказала я. – Сейчас – пока она снова не поднялась.

Во второй раз было легче. Все уже знали, что могут это сделать и понимали как – Никто и Оскар тоже. А может, легче было потому, что в этом месте «реальность» не была такой тяжёлой и плотной, как дома.

Круг, сотканный из нашей мощи, затрещал и ожил. Здесь его отсвет казался бледнее, виднелось меньше алых языков пламени, но больше голубовато-белых молний, однако это не делало его менее сильным. Бравита вновь оказалась окружена и поймана, и она это понимала. В её мёртвых глазах сверкнул гнев, но она ничего не сказала.

Изменилось и ещё кое-что. У дикой песни появился долгий-долгий отголосок, звук всё звучал и звучал, поэтому не нужно было всё время петь, чтобы мелодия не прекращалась.

– Пойдёмте, – сказала я между двумя долгими звуками.

– Куда? – спросил Оскар.

– Теперь нужно найти последний мост, – ответила я.

– А… нам хотя бы приблизительно известно, где он?

– Мне кажется, всё равно, в каком направлении двигаться, – сказала я. – Он появляется, когда люди к этому… готовы.

Мы двинулись вперёд, и Бравите пришлось следовать за нами. Не знаю, трудно ли ей было держаться на ногах, болели ли они, или она вот-вот могла развалиться на части. Вряд ли легко передвигаться на практически скелетообразных конечностях. Однако она остановила моё сердце – и, уж, наверное, не стоит ожидать сострадания от человека, у которого оно перестало биться.

– Ты сказала, живые здесь долго оставаться не могут, – произнесла Никто спустя некоторое время. – А как узнать, когда наступает это «долго»?

Хороший вопрос. Я была почти уверена, что ночь здесь никогда не закончится. Что-то непоколебимое было в этих звёздах, что-то неизменное в этой серой пыли. Мои глаза уже настолько привыкли к мертвенно-бледной полутьме, что я заметила: горизонт направлен не в ту сторону. Вместо того чтобы изгибаться книзу, ведь Земля представляет собой гигантский шар, он изгибался кверху, словно мы находились внутри шара. Мне вспомнились небольшие стеклянные шарики, внутри которых, если их потрясти, идёт снег. Это было именно такое место, только вместо снега здесь кружила пыль и не было уютных пластмассовых домиков и снеговиков.

Странное возникало чувство. Мы шли довольно долго – во всяком случае, по ощущениям, – не различая ничего вокруг вдоль этого неправильного горизонта. И всё-таки мы оказались там в один миг. Пыль заколыхалась и каскадами поднялась вверх, и перед нами возник очень высокий сводчатый мост. Мост из праха и пыли, сначала похожий на мираж без определённой формы, а затем такой же осязаемый, как кровь и плоть, камни и звёзды. Мы подошли к последнему мосту.

Черепообразное лицо Бравиты выглядело абсолютно мёртвым. Не чувствовалось никакого биения пульса, не сокращался, не расслаблялся ни один мускул, придавая лицу живое выражение и индивидуальность, без которых оно являлось просто маской.

– Ты вообще знаешь, что творишь, маленькая ведьма? – спросила она, на этот раз скорее устало, чем гневно.

– Да, – соврала я.

– Я могла бы изменить судьбу дикого мира.

– Я знаю. Но… ты была алчной и жестокой. И отняла слишком много жизней.

Она подняла голову, и холодный голубоватый свет звёзд осветил её мёртвые черты.

– Это я была алчной? – спросила она. – Я отняла слишком много жизней? Ты что, действительно настолько слепа, маленькая ведьма, что совсем не видишь: то, что брала я, – лишь песчинка в пустыне, по сравнению с тем количеством жизней, которые отнимают твои безмозглые, слепые соплеменники, даже не обращая на это внимания? Каждый день, каждый час дикий мир уменьшается, звери и птицы гибнут, целые виды вымирают. Твой маленький обезьяний друг скоро останется в полнейшем одиночестве. Рысь, которая встретилась тебе в ночь тринадцатилетия, – последняя представительница своего вида. И игривые малыши выдры тоже – о, ты, верно, думаешь, я не могла разглядеть, что происходит на территории, окружённой завесой? Я заимствовала твои глаза, маленькая ведьма, когда ты спала или этого не замечала. Бизон, пришедший к тебе в ночь тринадцатилетия… где его огромное стадо? Настоящую алчность ты обнаружишь у тех, кто убивает диких животных без разбору – не для того, чтобы кого-то съесть и выжить, а просто потому, что звери и растения служат помехой, или потому что их можно использовать, чтобы заполучить богатство, к которому так стремятся люди. И если ты позволишь им продолжать в том же духе, тогда вина за исчезновение дикого мира падёт на тебя.