Однако мне пора идти знакомиться с руноносцем Козловым. Маскарадный костюм летчика не ахти как сочетается с выставленной напоказ рунической сущностью Алексея Анатольевича, но не переодеваться же, в самом деле? Рискую – подобные гражданину Козлову либо ненавидят носителей иных знаков и символов, либо, наоборот, благоволят к военным, обожают армию. (Органы внутренних дел! Люди, подобные Козлову, ненавидят по определению, по себе знаю, ибо, как это ни смешно, я сам в чем-то ему подобен.) Либо пропеллеры с крылышками в петлицах и звездочки на погонах помогут установлению доверительного контакта, либо сделают обычный контакт невозможным и придется прибегать к особым методам, а не хотелось бы. Но время поджимает. Рискую.

Спасла инвалидная палочка-выручалочка. Открыв мне дверь, гражданин Козлов брезгливо уставился на кокарду над козырьком летной фуражки, секунду жег фальшивую позолоту кокарды презрительным взглядом, но потом заметил трость в моей руке и спросил деловито: «Попали в аварию?»

Представляете, вам, незнакомцу, открывают дверь и вместо банального: «Вы к кому?» – сразу, по-деловому: «Попали в аварию?»

Глазом не моргнув, отвечаю: «Было дело. Согласился поучаствовать в аэрошоу. Репетировали «крест», взлетали всемером, а руководитель полетов взял и добавил две машины по краям и еще цветные дымы прицепил вместо обычных. Аэродинамика строя нарушилась, и на взлете меня качнуло, крыло соседу рубанул, свое крыло вдребезги, катапультировался, блин, неудачно...» Козлов перебивает, спрашивает, на какой машине я летал, отвечаю без запинки: «Альбатрос «Л-39», учебный реактивный самолет чешского производства, ничего лучшего в заменившем ДОСААФ обществе РОСТО нету». Козлов интересуется процессом катапультирования, я ухмыляюсь: «Самое опасное – доля секунды запредельных перегрузок, когда выстреливает кресло. Башку чуть не туда повернешь, и прощай, плешивая, оторвет. Я вот дрыгнул ногой, теперь хромаю». Ну, наконец-то! Наконец-то Алексея Анатольевича заинтересовало, за каким лешим травмированный авиатор позвонил в его скромную, лишенную хитрых замков и дорогой обивки, дээспэшную дверь. Открываю «дипломат», показываю рукопись, Козлов произносит сначала долгое «Аа-а...», а после короткое: «Не понял?» Объясняю – в Питере я проездом, брат пропал без вести, нашлась рукопись с номером телефона, выяснил по номеру адрес, зашел... «Зашел, так проходи», – говорит Козлов, обращаясь ко мне на «ты», и, демонстрируя руну Тейваз, исчезает в комнате. Я остаюсь один в прихожей, сам закрываю за собой дверь, вешаю фуражку на крючок вешалки, на соседний крючок вешаю инвалидную палку, «дипломат» ставлю возле грязных сандалий хозяина, снимаю обувь и в носках иду прямо по коридору, затем налево.

Обстановка и оформление жилища гражданина Козлова, как и его одежда, более подходят подростку, чем взрослому мужчине. Обстановка скудна: два старых полукресла, покрытых лысеющими овечьими шкурами, диван-кровать, придиванная тумбочка и тренажер «Кеттлер». Оформление вызывающее: самодельный, вполне по-боевому острый меч висит на одной стене и деревянная маска языческого божества на другой. Книги на подоконнике, в основном оккультной и спортивной тематики. Вперемешку с книгами какие-то журналы, листочки, газеты. На книжной стопке чучело совы с лампочками вместо глаз. Но более всего шокирует боксерская груша, упруго свисающая с потолка посередине комнаты вместо люстры.

Ни женских, ни детских вещей я не заметил, что вполне закономерно – семьи у человека, живущего без телевизора и с грушей на крючке для люстры, нет и быть не может.

Ерзая по овечьей шерсти, похлопывая по облупившейся полировке подлокотников полукресла, я подробно излагаю историю исчезновения якобы брата. Козлов слушает внимательно, хмурит брови и вдруг заявляет: «Это я виноват, это из-за меня ОНИ... ОНИ его похитили».

«Кто?..» – выдохнул я и напрягся. А как же иначе? Играя выбранную роль, я должен напрягаться, цепляться пальцами за подлокотники и морщить лоб.

«У НИХ нет названия. – Голос Козлова тих и вкрадчив. – Все, что о НИХ известно, лишь эхо правды. Я ИХ вычислил, как вычисляет астроном черную дыру, по косвенным признакам. Я рассказал про НИХ твоему брату, и ОНИ его... – обреченный вздох. – ...Следующая очередь – моя...»

Чувствую себя второстепенным героем комикса, проходным персонажем идиотского телесериала типа «Секретные материалы» или, спаси и помилуй, «Горец». По законам жанра я обязан шепотом потребовать четко обозначить, кто конкретно похитил родственника-писателя, но я аккуратно нарушаю жанровые законодательства и начинаю дотошно и деликатно выяснять, откуда взялись семь телефонных цифр на последней страничке рукописи, читал ли А.А.Козлов машинописный роман, кто он вообще такой, гражданин в футболке с накладными рунами, как, где и когда познакомился с объектом, короче говоря, интересуюсь исключительно фактами, отложив интерес к домыслам на закуску, на сладкое. Бородатый мужчина смотрит на меня с откровенным состраданием, словно Альберт Эйнштейн на умственно отсталого. О сиюминутном, о суетном он говорит с грустной улыбкой, с долгими паузами, мозг его занят в это время размышлениями о великом и загадочном. Он похож на изобретателя вечного двигателя, которого силком втянули в обсуждение вчерашнего футбольного матча, на дегустатора тонких вин, который вынужден хлестать самогонку, на долгожительницу черепаху, беседующую о жизни с мотыльком-однодневкой. А я терпелив. Я пережидаю длинноты пауз и привычно сортирую в уме получаемую информацию по условным рубрикам, присваиваю номера воображаемым файлам, и вот что у меня получается:

1. Козлов с объектом познакомились в студенческие годы. Не то чтобы дружили, но находились в довольно тесных приятельских отношениях. Учились в разных вузах, зато занимались в одной секции карате. Оба приехали в Ленинград из провинции, у обоих житье в общаге спровоцировало похожие комплексы, которые лечились на тренировках в полуподпольной секции, в полуподвальном зале у сенсея по кличке Лари.

2. Окончив институт, объект уехал трудиться в теплые края, а Козлов распределился на ленинградское производство, переехал в другое общежитие, из секции карате перешел в секцию кунг-фу.

3. К концу восьмидесятых Козлов обзаводится собственной кооперативной квартирой и собственными учениками-кунгфуистами. А в начале девяностых Козлов выбрасывает диплом инженера на помойку, заканчивает краткосрочные тренерские курсы и получает диплом инструктора ушу. Обучает всех согласных платить за учебу стилю «Дракон». Согласных более чем достаточно, Козлов процветает.

4. В середине девяностых интерес к восточным единоборствам резко падает. Козлов организует собственную школу «рунического боя». Он давно интересуется викингами, руническим алфавитом, руническими оракулами и так называемой «рунической йогой». Приемы рунического боя Козлов частично разрабатывает («реставрирует») самостоятельно, частично заимствует из финской боевой системы Сису.

Справка: Козлов, как и все, кроме наших, ошибается, трактуя Сису как исключительно финскую систему. Да, слово «сису» финского происхождения. И до сих пор в Суоми о сильном человеке говорят: «он сису». А в начале двадцатого века классическую борьбу, нынче именуемую «греко-римской», в России звали «французской«, а во Франции «финской». Многие приемы спортивной борьбы ее популяризаторы-французы заимствовали из Сису. Однако силовые приемы лишь первая ступень древнейшей системы северных противоборств, названных удачным финским словом. По мере подъема на следующие ступеньки понятие «сила» все меньше и меньше ассоциируется с мускулатурой. Вряд ли носители языка, из которого позаимствовано словечко для названия системы, подозревали о существовании следующих ступеней боевого совершенства.