— Чорт возьми, я ведь нахожусь на «Карнатике»? — воскликнул он.

— Да, — ответил судовой администратор.

— На пути в Иокогаму?

— Совершенно верно.

Паспарту сначала испугался: уж не ошибся ли он судном? Но это действительно «Карнатик», и все же хозяина здесь нет.

Паспарту упал в кресло. Это известие поразило его, как громом. Но вдруг на него нашло просветление. Он вспомнил, что час отплытия «Карнатика» был перенесен и он должен был предупредить хозяина, но не сделал этого. Следовательно, он виноват в том, что мистер Фогг и Ауда опоздали к отходу парохода.

Это его вина, конечно, но еще больше вина того предателя, который, напоил Паспарту, чтобы разлучить его с мистером Фоггом и удержать последнего в Гонконге. Наконец-то он понял маневр полицейского инспектора! Теперь, без сомнения, мистер Фогг разорен, проиграл свое пари и, может быть, уже арестован! При этой мысли Паспарту рвал на себе волосы. Ах, если только когда-нибудь этот Фикс попадется ему в руки, уж он сведет с ним счеты!

Несколько оправившись от удара, Паспарту вновь обрел хладнокровие и принялся обдумывать положение. Оно было незавидным. Наш француз — на пути в Японию. Добраться до нее он доберется, но как оттуда выбраться? В карманах у него было пусто. Ни одного шиллинга, ни одного пенни! Во всяком случае, его проезд и питание были заранее оплачены. Следовательно, в его распоряжении было пять-шесть дней, чтобы принять какое-либо решение.

Сколько он съел и выпил за этот переезд, не поддается описанию. Он ел за мистера Фогга, за Ауду и за себя. Он ел так, словно Япония, где он должен был высадиться, была пустыней, лишенной каких бы то ни было съестных припасов.

13 ноября, во время утреннего прилива, «Карнатик» вошел в порт Иокогамы.

Иокогама — важный пункт на Тихом океане, где останавливаются все пароходы, как почтовые, так и пассажирские, совершающие рейсы между Северной Америкой, Китаем, Японией и Малайскими островами. Иокогама находится в заливе Иеддо, неподалеку от второй столицы японской империи — громадного города Иеддо[74], бывшего некогда резиденцией сиогунов[75], фактических правителей Японии в ту пору, когда еще это звание существовало. Иеддо — соперник Киото, где живет микадо[76], божественный император Японии.

«Карнатик» причалил к набережной Иокогамы, неподалеку от мола и таможенных складов, среди многочисленных судов различных национальностей.

Паспарту без всякого восторга вступил в столь знаменитую Страну Сынов Солнца[77]. Ему не оставалось ничего лучшего, как довериться случаю, и он пошел наобум по улицам города.

Сначала Паспарту очутился в европейском квартале, с невысокими, окруженными верандами домиками, которые правильными рядами тянулись вдоль улиц. Здесь, как в Гонконге и в Калькутте, население состояло из представителей всех национальностей: американцев, англичан, китайцев, голландцев — купцов, готовых все продать и все купить. Среди этих людей наш француз чувствовал себя таким же чужим, как если бы попал в страну готтентотов.

Паспарту мог бы, конечно, обратиться за помощью к французскому или английскому консулам, находящимся в Иокогаме, но его останавливала необходимость рассказать свою историю, так тесно связанную с именем его хозяина. Поэтому, прежде чем обращаться к ним, он решил испробовать все другие возможности.

Итак, пройдя европейскую часть города и не встретив по пути ничего соответствующего своим целям, он попал в японскую часть, решившись, если понадобится, дойти до самого Иеддо.

Туземная часть Иокогамы называется Бентен — по имени богини моря, почитаемой на соседних японских островах. Здесь он увидел великолепные сосновые и кедровые аллеи, священные ворота причудливой архитектуры; мостики, повисшие среди зарослей тростника и бамбука; храмы, скрытые под высокими, печальными вековыми кедрами; святилища, в глубине которых прозябали буддийские жрецы и последователи Конфуция[78]; нескончаемые улицы, полные розовых, краснощеких ребят, играющих посреди мостовой с рыжими, бесхвостыми, ленивыми, ласковыми кошками и коротконогими собачонками.

На улицах — бесконечный водоворот прохожих: процессии бонз[79], монотонно стучащих в тамбурины; таможенные или полицейские офицеры в остроконечных лакированных шапках, с двумя саблями за поясом; солдаты, одетые в синие с белыми полосками бумажные кофты и вооруженные пистонными ружьями; телохранители микадо в шелковых камзолах и кольчугах и множество других военных различных рангов. В Японии профессию солдата уважают в такой же мере, в какой ее презирают в Китае. Повсюду — монахи, собирающие подаяние, богомольцы в длинных халатах, маленькие, с гладкими черными, как эбен, волосами, большой головой, тонкими ногами. Лица их, окрашенные во все оттенки, от темно-медного до матово-белого, никогда не бывают желты, как у китайцев, от которых японцы весьма отличаются своим внешним видом. Среди повозок, паланкинов, лошадей, рикш мелкими шажками семенили женщины, маленькие ножки которых были обуты в соломенные сандалии, полотняные туфли или изящные деревянные башмаки. Большинство из них не отличалось красотой, глаза у них были подведены, зубы, по тогдашней моде, выкрашены черной краской; все они были в национальном костюме — кимоно, нечто вроде халата, подпоясанного шелковым кушаком, который завязывается позади огромным бантом.

Паспарту несколько часов расхаживал среди этой пестрой толпы, смотрел на полные любопытных товаров лавки и базары, где продавалось множество всевозможных побрякушек, золотых и серебряных японских изделий; видел он и закусочные, украшенные разноцветными флагами и цветными лентами, куда он не имел возможности зайти; встречались и чайные домики, в которых посетители чашками пьют теплую благовонную воду с «саке» — напитком, который гонят из перебродившего риса; встречались ему и курильни, где курят тонкий табак, но не опиум, которого почти не знают в Японии.

Затем Паспарту очутился в поле, среди обширных рисовых плантаций. Там цвели, распространяя свой осенний аромат, последние камелии, росшие не на кустах, а на деревьях, огороженных бамбуковой изгородью. Попадались также яблони, вишни и сливы. Местные жители разводят эти плодовые деревья главным образом ради их цветов и с помощью пугал и трещоток охраняют их от полчищ ворон, голубей и прочих прожорливых пернатых. На величественных кедрах обитали громадные орлы; на плакучих ивах гнездились цапли, печально стоявшие, поджав одну ногу; повсюду виднелись вороны, утки, ястребы, дикие гуси и огромное количество журавлей, почитаемых японцами как символ счастья и долголетия.

На пути Паспарту нашел в траве несколько фиалок.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Они пойдут мне на ужин.

Но, понюхав несколько цветков, он убедился, что фиалки уже не пахнут.

«Не везет!» подумал он.

Правда, наш славный парень, покидая «Карнатик», предусмотрительно наелся, как только мог, но после целого дня ходьбы