Цыганенок захохотал, убрал дудочку в карман и обернулся. Изочка близко увидела его черные блестящие глаза и белые, ровные, как очищенные арахисовые орешки, зубы.

Мальчик и девочка смотрели друг на друга несколько долгих, очень долгих секунд. В это короткое время – временем-то не назовешь – поместился отрезок жизни длиною в годы, а может быть, вся жизнь, включая прошлую и предстоящую.

Изочке вдруг показалось, что она очутилась далеко отсюда, мерзнет одна на ветру и бесконечно ищет или ждет кого-то, – такая безысходная печаль открылась ей в глазах мальчика.

Ему тоже на миг почудилось въяве, будто взвихрились и полетели ввысь сотни оторванных от земли дорог и, обещая, маня, крутясь спиралями, исчезли в непроницаемых зрачках на дне синих глаз девочки.

– Кон ту? Ромны?[51]

– Не понимаю, – прошептала она.

– Ты – не цыганка, – убедился он. – Поздороваешься с медведем? Его зовут Баро, он ручной, не бойся. Баро тебя не тронет. На дар![52]

Мальчик протянул Изочке жутко грязную руку, и она вложила в его ладонь свои робкие пальцы.

Он засмеялся:

– Совсем не боишься?

– Нисколько…

– Храбрая, – сказал мальчик нежно, нагнулся – он был выше на голову – и снова заглянул в ее синие глаза, ярче и загадочнее неба перед грозой. Мальчику хотелось разгадать тайну дорог, обреченных лететь в непроницаемую глубину.

Мальчик и девочка тронулись с места, но тут очнулась Мария, очарованная красотой необычного цыганенка, на которого люди пялились не меньше, чем на медведя. Завороженная острым перекрестьем взглядов паренька с дочерью, полоснувшим по сердцу до оторопи знакомо, Мария не вспомнила, не стала напрягать память, что это было, – потом, потом… Испугалась, рванула Изочку за руку и, толкаясь изо всех сил, поволокла по трудно расступающемуся людскому коридору.

Кое-как выбившись к дороге, они побежали вдоль забора. Изочка едва поспевала за матерью. Мальчик пропал в толпе.

Сели передохнуть на бревне в конце ограждения.

– Ты с ума сошла, – задыхаясь, сказала Мария. – Что за дикий, неуправляемый ребенок! Решила уйти с цыганами, жить с ними в таборе? Вести разгульную жизнь, голодать, воровать?!

– Мне понравился Баро…

– Какой еще Баро?

– Медведь…

Мария вздохнула, раскрыла сумку.

– Просто удивительно, все цело, даже сметана не пролилась… – Поправила бумагу с резинкой на крынке и спохватилась: – А где твой портфель?

Изочка совсем забыла о портфеле. Вроде недавно держала в руках… Куда же он делся? Оглядела себя смятенно, будто портфель мог спрятаться в складках подола ее сатинового сарафана.

– Где, я тебя спрашиваю, портфель? – набросилась на дочь Мария. – Заморочила голову с этими цыганами! Почему ты вечно куда-то лезешь? Надо было крепко держать портфель, чтобы не украли, глаз с него не спускать! А ты куда смотрела?!

– На медведя, – заплакала Изочка, думая о потере портфеля меньше, чем о мальчике. Перед глазами стояло его бронзовое лицо с арахисовой улыбкой, обрамленное кольцами огненных волос…

– Пойдешь теперь в школу с авоськой!

«Лучше бы они меня своровали», – плетясь за матерью, размышляла Изочка. Сама бы она не стала воровать. Она бы сняла шипастый обруч с Баро и ходила бы с мальчиком и медведем по дорогам земли.

Изочка с замиранием сердца представила: мальчик играет на дудочке удивительную волнистую песню, а она танцует с Баро, перебирая по кругу загорелыми ногами, вся в цветастых юбках, круглых серьгах, дрожащих монистах… Кричит с запрокинутой головой пронзительным голосом: «Адщя! Адщя, адщя!..», публика хлопает в ладоши, свистит… В одной лапе медведя целая буханка хлеба, в другой – кепка, полная меди, площадка сплошь усеяна веснушками желтых монет…

Среди зрителей стоит слепой, слушает птичью песню. Тут же солдат с непроданной шинелью, маленькая старушка с колким вязаньем, одноглазый сторож и цыганки с завернутыми в шали детьми… Не горюйте, люди, подставляйте ладони, вот вам полные горсти копеек и бумажных рублей – возьмите себе колбасы и шоколадных конфет! Денег так много, что сторожу со слепым хватит купить в аптеке стеклянные глаза для красоты, всем на все хватит, будто уже прошли семь лет и наступило коммунистическое завтра… Ах, как хорошо!

Втроем они – Изочка, мальчик, Баро – заработали бы много-много денег. Изочка нашла бы в магазинах других городов лучший портфель или ранец. Разыскала бы тетеньку Зину с большим животом, чтобы выкупить у нее янтарь за дорогую цену, намного дороже, чем она его оценила. Пусть скорее уедет с семьей от страшного Тугарина по прозвищу Змей…

Из рук любящей дочери навсегда бы вернулся к матери подарок хорошего человека, бел-горюч камень со спящей внутри нежностью.

Дома Мария помыла пыльные ноги и примерила новую обувь. Ботинки с высокой шнуровкой были больше на два размера, чтобы надевать зимой с толстыми носками и портянками.

– Ну как?

– Красиво, – похвалила Изочка и подумала: неужто будет не лень шнуровать-расшнуровывать?

– Сто лет не носила приличной обуви… Отнеси, пожалуйста, сметану тете Матрене.

По всему коридору шел дух свежеиспеченных овсяных калачей. Соседка как раз собралась пить чай с калачами и обрадовалась:

– Купили сметанку? Вот спасибо! Садись, поешь горячего.

Положила на стол перед Изочкой румяный калач, сама присела рядом.

– Ну, как базар, что хорошего видали?

– Цыганов.

– Разве это хорошее? – засмеялась соседка. – Они тебя украсть могли.

– Не, у них своих девочек много. Они вместо меня портфель украли.

– Осподи, помилуй! – тетя Матрена смешно схватила себя пальцами за щеки.

– И потом, Мария же за мной следила.

Соседка прижала руку к пухлой груди:

– Ой, лихоманка их забери!

– Еще там сидел ручной медведь, я его гладила, а он ни разу не укусил. Его зовут Баро.

– Ой, что деется-то, миленька моя…

– Мальчик играл на дудочке, а медведь плясал.

– Так-таки плясал?

– Да, очень красиво. Все люди пели и танцевали. И я, и мальчик… и Мария… Медведь собрал полную кепку копеек. Солдату без ноги тоже дали много денег на колбасу, а одноглазому сторожу и слепому – на вставные глаза в аптеке. На выбор – хоть черные, хоть голубые, чтобы их лица стали красивше… Старушке с носками, цыганкам для их детей – всем-всем дали, и все плясали от радости!