Вот какой народ называют цыганами – людей, берущих еду или вещи без спроса! Выходит, Изочка тоже цыганка и теперь ей суждено бродить по дорогам с этими горластыми черными людьми и вести разгульную жизнь, ведь Мария, конечно, больше не захочет жить с такой дочерью – лгуньей и воровкой!

– Мария! – отчаянно закричала Изочка. – Мариечка, мамочка!

Кто-то больно схватил ее за ухо и вытащил из-за мешка. Ничего не понимая, Изочка сразу замолчала от боли и ужаса.

– Ах ты, мошенница! Где хлеб украла? – нависла над нею краснощекая торговка, тошнотворно дыша в лицо чесноком и еще чем-то таким же противным.

– Житья не стало от этих цыган, – поддержали в толпе. – Сама с вершок, а туда же!

– Не тяни ухо-то, напрочь оторвешь, – заступился старик в парусиновой панаме. – Хоть цыганский, все ж-таки ребенок, стыд поимейте…

Тетенька нехотя отпустила ухо, но старик отошел, и тогда, вцепившись в запястье девочки, она затрясла ее:

– Говори – где хлеб слямзила?

Отворачивая лицо от ее зловонного дыхания, Изочка пролепетала в сторону:

– Дома своровала…

– Из какого дома? Горазда врать! У тебя и дома-то нет, бродяжка таборная! – заорала торговка и свободной рукой принялась выдирать хлеб из пальцев Изочки.

– Эй, женщина! – позвал вдруг чей-то гортанный голос.

Изочке некогда было слушать и смотреть. От боли и несправедливости тетенькиных слов пропал страх и родилось возмущение. Она прижала к себе буханку так сильно, что поджаристая корка треснула и надломилась.

– Неправда! У меня есть дом! Я там живу с Марией! Это наш хлеб!

Тетенька запыхтела и запустила толстые пальцы под раскрывшуюся хлебную корку в мякиш.

– Эй, женщина! – повторил голос. – Тебе, тебе говорю!

Толстуха сердито повернулась… и застыла. Замерла и девочка.

Статная цыганка возвышалась над прилавком, уронив на него тяжелые косы. Плечи ее покрывала шерстяная шаль – алые цветы по вишневому полю. Из-под надвинутой на лоб, по-особенному завязанной косынки выбивались тонкие кольца вьющихся волос. Окруженные темными ободками глаза горели, словно угли. Они были разного цвета: один черный-пречерный, другой – карий с золотом, и светился, мерцал изнутри, как змеиное око. Изочка пригляделась: не «аптечное» ли? Убедилась – нет, настоящее…

Дрогнув взведенной бровью, цыганка вкрадчиво сказала:

– Женщина, оставь девочку в покое. Оставь хлеб в покое. Если непонятливая ты, худо тебе придется.

Щеки торговки из красных сделались багровыми – вот-вот лопнут. Сунув вырванный мякиш Изочке в руки, она вытолкала ее за прилавок и забормотала:

– Подите, подите с Богом, чур меня, чур, дурной глаз!

Цыганка подтвердила, умехаясь:

– Дурной… Крестись шибче, женщина.

Притушила веками угольные глаза. Наклонилась над девочкой, погладила истерзанное торговкиными ногтями запястье:

– Больно?

Не смея глянуть цыганке в лицо, Изочка молча кивнула.

– Не бойся, – улыбнулась та. – Пойдем.

Изочка нерешительно вложила ладонь в руку спасительницы:

– Вы… вы меня сейчас воровать будете?

Цыганка засмеялась:

– Я не ворую детей. У самой мальчик есть. В гости тебя зову. Погостишь, потом мой сын тебя домой отведет к маме твоей.

– А я у Марии хлеб украла, – созналась Изочка.

– У какой Марии?

– У мамы. Ее Марией зовут.

– Что, мать не кормит тебя?

– Нет, нет! – Изочка несильно помотала головой – накрученное ухо пульсировало и ныло. – То есть, да – кормит! Хлебом, кашей, супом, всякой другой едой. А этот хлеб я хотела цыганам отнести, для их детей. Может, цыгане тогда вернули бы мой портфель…

– Что за портфель?

– Желтый такой, пупырышчатый, с замочком, шнурок с ключами на ручке завязан, мы с Марией вчера портфель для школы купили, я в школу пойду в сентябре, а потом мы увидели медведя и мальчика с дудочкой, и кто-то его украл.

– Мальчика с дудочкой украл? – спросила цыганка, смеясь.

– Портфель… А еще я хотела немножко посмотреть на камень с яблоком, если тетя Зина не продала его.

– На камень?

– Да, на камень бел и горюч…

Изочка хорошо запомнила разговор Марии с тетей Зиной и передала его полностью. Добрая цыганка слушала очень внимательно, ни разу не перебила.

– Если бы тетя Зина не боялась Тугарина, она даром возвратила бы камень маме. Тетя Зина сказала – Христом Богом клянусь… Когда люди так говорят, они же не обманывают, правда?

– Наверно…

Потом Изочка рассказала, как сильно соскучилась о матушке Майис, Сэмэнчике и деревне. Рассказала о жизни в общежитии на Первой Колхозной улице, которую недавно переименовали в улицу имени красного командира Карла Байкалова, о соседях и маминой работе в рыбном тресте. Цыганка задавала всякие вопросы, и как-то так получилось, что выведала почти все, что Изочка знала о папе, Литве, Мысе Тугарина-Змея, и многое другое.

Базар остался далеко позади. Изочка заметила это, лишь когда спустились по косогору к широкому ленскому берегу у пристани. Там, словно брошенные в песке старые игрушки, темнели чьи-то ветхие палатки в ярких пятнах свежих заплат. В центре стоянки горел костер с огромным, подвешенным на железном стояке котлом, и носилась ребятня. Слышались неумолчный говор, смех и младенческий плач. Возле одной из палаток сидел на цепи Баро. Увидев в руках Изочки хлеб, медведь смешно задвигал носом и заурчал. Ватага босоногих детей обступила девочку, со всех сторон потянулись к ней грязные руки:

– Маро, маро!

Изочка растерянно оглянулась на провожатую. Цыганка отломила кусок от мякиша, вложила в ручонку кривоногого карапуза без штанишек. Довольный малыш заковылял к костру.

– Чего испугалась-то? Дели свой гостинец, – подбодрила цыганка и что-то зычно прокричала сгрудившимся у костра женщинам. «Таня-а, Таня-а» – только и можно было разобрать имя среди непонятных слов.

Женщины повернулись, разглядывая гостью, зашептались о чем-то. Подошла девушка с густыми бровями, которая вчера назвала Изочку милашкой. Вот и здесь она, тряхнув длинными косами, задорно подмигнула:

– Ай, милашка! В гости пришла?

– Ага, – поспешила ответить Изочка, стараясь поскорее избавиться от непрерывно галдящих вокруг цыганят.

– Со тукэ трэби?[53]– спросила девушка у разноглазой цыганки. Та принялась сердито о чем-то выговаривать. В словах снова послышалось: «Таня-а».

Девушка Таня подбоченилась и, кажется, начала препираться, покачивая большими серьгами, но недолго перечила – ушла в палатку и вынесла из нее желтый портфель с болтающимися на ручке ключиками. Подала его Изочке, скривив оттопыренные губы: