— Государь, дозволь слово говорить! — обратился ко мне, как я уже знал, голова Третьего стрелецкого приказа с запоминающейся фамилией Пузиков.

— Говори, Данила Юрьевич, — решил я продемонстрировать то, что запомнил имя полковника, и что уважаю его.

Полковников еще не было, но я про себя именно так и называл Пузикова. Привел же он полк? Хотя и не полк привел, а Приказ и всего-то пять сотен человек. Я то думал, что пришел полк в более тысячу штыков, а тут только пять сотен и то без тех самых штыков. Батальон.

— Государь, дозволено будет мне узнать, в чем вина Петра Федоровича Басманова, моего головы? — спросил глава стрелецкого приказа.

Я этого ждал, надеялся, что никаких последствий от ареста Басманова не последует, но подспудно готовился, что спрашивать станут. И готовился я к большему недоверию, неуважению, вольнице. Насмотрелся на казаков и уже по ним и выставил мерило. Но Пузиков спрашивал столь кротко, что я, как государь, мог попросту и ответить, что это не его дело. Однако я, по сути, один, не вижу ни одного однозначного соратника. Может хоть на этого Пузикова получится опереться?

— Я скажу. Для того скажу, кабы иным не повадно было. Мздоимец и казнокрад Басманов. У тебя в Приказе завсегда всего в достатке? — спрашивал я, полагая, что снабжение во все времена главная ахиллесова пята русской армии, а этом периоде и подавно.

И не ошибся.

— Жалование платили на свадьбу твою, государь, а до того, так не всегда. Пороху не хватает, сапоги худые у стрельцов, а за свои и покупать не желают, — стал перечислять проблемы Пузиков, с каждым словом убеждая себя же, что воровство имело место быть.

Тут уже не важно было, что Басманов, как я понял, не так чтобы и давно, без году неделю, как был назначен головою над всеми стрелецкими приказами. Виновен! Воровали? Да! Это был кто-то выше статусом, чем Данила Юрьевич Пузиков? Да, ибо самому ему воровать было либо нечего, либо мало чего. Царь слово говорит и царское слово крепкое? Да! Вот сколько доводов для того, чтобы не сомневаться в виновности Басманова. Кроме того, как я понял из разговоров с тем же Петром Федоровичем Басмановым и его боевыми холопами, я выказывал исключительную поддержку своему фавориту и был с ним повсеместно, он ночевал в моих покоях… хоть бы только выказывал поддержку, а не что иное. Хотя, уже изучив свой организм, извращения можно исключить, иначе мог и застрелится, спасая себя от сумасшествия, а Русь от неадекватного царя.

— И еще тебе скажу, ибо приблизить желаю — это он подговорил меня бежать. Я же хотел бой принять, биться с изменниками и клятвоотступниками. Вот и тебя бы на помощь позвал… — я взял командира стрельцов за плечо. — Пришел бы?

— Пришел государь, — Пузиков повалился на колени.

Нет, такой в соратники не подойдет. Слишком доверчивый и восприимчивый. И как, будучи явно не особо знатным, да и не пожилым, дослужился до головы стрелецкого Приказа? Или фамилия Пузиковых в местничестве рядом с Шуйскими и Мстиславскими? Шутка, конечно.

— Читать писать умеешь? — спросил я у стрелецкого головы.

— Умею! — отвечал Данила Юрьевич.

— Вот и опиши свой полк, сколь стрельцов, десятников, поставь знаки особливые, коли кто разумник, да добрым головою стать может… — увидев, как меняется лицо Пузикова, который, видимо, посчитал, что я его снимаю с должности, я поспешил добавить. — Тебе в помощь, да думать, как ладить новые полки.

— Все исполню, государь, — сказал Данила Юрьевич и я показал ему, что разговор закончен.

И все-таки, слишком от многого и многих я ожидаю угрозы, усложняю ситуацию. Вот думал, что стрельцы взбунтуются оттого, что Басманов в клетке. Или те же его боевые холопы что учудят. Нет, все относительно спокойно, моя воля не обсуждается, по крайней мере, при мне. Решил Басманова карать? Так право имею! А Емеля вообще стал тенью, не упуская меня из вида и не позволяя расслабиться, все думал, что подлость умышляет, а он, видите ли, охраняет, да цену себе набивает.

Есть разум у людей. Даже боярские дети, то бишь почти что дворяне, не стали сразу же лить кровь казаков, договорились. Казакам было что предложить на виру. Кони, брони, оружие, что было взято с побитой поместной конницы в деле выкупов были к месту. И еще раз убедился, что тут женщина — товар, честь которого имеет вполне себе осязаемую цену.

Как могли договориться? А могут так же поговорить и найти решение, но в масштабов всего царства? Или Русь только входит в состояния смущения, скорее, «смутения»? Но в Москве кровь уже окропила землю, да и на Волге казаки гуляют и торговля вся стала. Есть Смута, и она еще представляет собой не загнившие раны, но порезы сделаны…

* * *

Москва

4 июня 1606 года

Дмитрий Михайлович Пожарский был в растерянности. Только что бывший рядом с властью, в самом высшем ее проявлении, он оказался почти что не у дел. Хотя, почему почти что, никаких дел как раз-таки и не было.

Дмитрий Михайлович являлся ранее дворецким. Все бы ничего, даже весьма выгодно. Лучше быть, конечно, дворецким не в XVII веке, а в предыдущем. Вот тогда да — собирай налоги, да учиняй суд.

А нынче это уже иная должность, но при грамотном подходе очень перспективная. При Димитрии Ивановиче дворецкий имел обязанности такие же, какими наделялись дворецкие в Литве, или Польше, то есть управление двором, а в сущности глава царской администрации. Пожарский был в курсе всех дел, связующим звеном между той же Посольской избой и государем. Он сидел за одним столом с польским послом и с наиболее знатными панами, что приехали на свадьбу царя с Мариной Мнишек.

Дмитрий Иванович не беспочвенно переживал, что его карьера, только что пошедшая в гору, вдруг скатится и он хотя бы сотником остался. Жаловал Пожарский Димитрия Иоанновича, чего уж. Вот потому мог стать и неугодным.

Василий Иванович Шуйский, еще не получил благословение на царство, но уже, по сути, уместивший свое седалище на царский стул, не преминул дать свое слово, что все, кто занимал должности при Димитрии Иоанновиче, остаются при них